В такие вечера моя смерть, которая, как водится, всегда рядом, ахает: «О, господи!» — суетливо, по-бабьи крестится, шарахается от меня, как от бешеной собаки. Потом, конечно, приходит в себя, возвращается. «Прости, — говорит, — сама не знаю, что на меня нашло».

Зато я, кажется, знаю.

Как пройти в гостиницу ***?[38]— спрашивают меня по-английски на углу Немецкого бульвара[39]и улицы святого Николая.[40]

Из всех виленских гостиниц я по имени опознаю только отель «Шекспир», и не по причине высокого культурного уровня, а потому что там во дворе стоит проволочный Минотавр на одноколесном велосипеде.

— Сожалею, не знаю такую гостиницу, — говорю я.

И поднимаю глаза на спрашивающих.

Две пожилые женщины, одна высокая блондинка, костистая, с роскошным носом, который, если по уму, неплохо бы разделить на два, с чудесной улыбкой и кроткими серыми глазами. Вторая — маленькая, пухлая, кудрявая, черноглазая и, мягко говоря, не слишком добродушная.

Мой аналитический аппарат, битком набитый информацией, почерпнутой из волшебных сказок, тут же радостно говорит: ага, феи. Давай уж, выручай их.

— Но может быть, вы знаете, на какой улице ваша гостиница? — спрашиваю я, и они печально качают головами, одновременно извлекая из карманов визитные карточки гостиницы, на которых, как водится, не только адрес написан, но и схема нарисована. Как туда пройти, это мне теперь предельно ясно, как объяснить — не очень, потому что с нашими виленскими лешими ни одна заграничная фея не совладает.

— Ладно, — говорю, — идите пока за мной, а потом я вам покажу.

И мы с феями идем по улице Святого Николая, сворачиваем потом, куда положено, и еще раз, и выходим наконец на финишную прямую.

— Видите, там в конце квартала большая улица, по которой ездят троллейбусы? — спрашиваю. — Вот она на вашей карте. А вот ваша гостиница. Теперь найдете?

— Найдем, — радуются феи. — Теперь найдем.

Мы идем дальше, я обгоняю неторопливых фей, на углу оборачиваюсь, чтобы помахать им рукой на прощание, и обнаруживаю у себя за спиной совершенно пустую улицу и двух ворон, побольше и поменьше, вальяжно прогуливающихся по мостовой.

— Ай, молодцы какие. Хорошие девочки, — говорю я, думая про себя, что волшебные сказки — это отличный бэкграунд, очень полезный в быту.

Если снег хочет от меня хотя бы христианской любви (и милосердия), ему следует идти только в марте. Мартовский снег мне по-человечески понятен: зима, уходя, имеет право хлопнуть дверью. И пусть себе хлопает, лишь бы шла уже.

В детстве у меня была книжка с картинками, где процесс смены сезонов был развернут в крупномасштабную драму, там действовали братья-месяцы, не все, а только Март, Апрель и Май и еще почему-то Зима и Весна, которые были не суммой месяцев, а отдельными персонажами.

Зима каким-то образом умудрилась поссорить Марта с братьями, и он страдал, как Урфин Джюс, начитавшийся Достоевского. Страдания сделали Марта-месяца злодеем и предателем, он разрешил Зиме не уходить и лютовать сколько заблагорассудится, а сам сел на завалинку в позе врубелевского демона и мятежно пригорюнился. Красивый такой, как все книжные злодеи.

Потом, конечно, Апрель и Май пришли, волоча за собой Весну, Зиму они прогнали, а с братом, насколько я помню, помирились и обнялись, но лицо его на картинке оставалось мрачным и мятежным, мне было совершенно ясно, что он им еще устроит.

Это, не сомневаюсь, была совершенно дурацкая книжка, но она до сих пор имеет надо мной власть. Когда в марте начинается вдруг метель, я сразу вспоминаю картинку: мятежный Март, пригорюнившись, сидит на завалинке и дуется на весь мир, пока смазливые братцы пробиваются к нему сквозь непогоду. Я к этому агрессивному придурку отношусь с пониманием и сочувствием. Пусть себе выкаблучивается, ладно, я подожду.

Однажды снег в марте шел в городе Одессе. То есть, наверное, не однажды, а не раз, но мне запомнился только один снегопад накануне Восьмого марта, не то в семьдесят девятом, не то в восьмидесятом году прошлого столетия.

Поскольку был канун Восьмого марта, родной отец отправил меня на Соборную площадь покупать цветы разнообразным бабам. Двум родственницам и одной зазнобе. Три букета то есть.

На все про все папа дал мне червонец. Он был не жадный, скорее наоборот, просто не ориентировался в ценах на цветы в канун дамского праздника. И я тоже не. Поэтому когда папа сказал: «А на сдачу можешь пойти в кафе-мороженое», это не прозвучало как издевательство. Хотя должно было бы.

Короче. Снег валил крупными хлопьями, почти все бабки-цветочницы разбежались, остались только самые стойкие и еще несгибаемые грузины с запредельно дорогими гвоздиками, к которым и соваться не стоило. Самый убогий, занюханный букетик из трех тюльпанов стоил в тот незабываемый день, как оказалось, пять рублей. Оно и к лучшему, потому что купить эту увядшую пакость мне бы все равно эстетическое чувство не позволило. Оно у меня уже тогда было о-го-го. И успешно заменяло мыслительный аппарат и нравственный закон, который, теоретически, должен быть где-то внутри.

Ну то есть, все было просто ужасно, но мне как-то неожиданно понравилось. И полупустой цветочный рынок на Соборной площади, и сугробы на прилавках, и румяные от холода старухи с тюльпанами, и рыхлые снежные шапки на дорогих грузинских гвоздиках. В дальнем углу кто-то зачем-то развел костерок, снежные хлопья падали в огонь и таяли, и это тоже было здорово, так что живот ныл от тоски по прекрасному незнамо чему.

Тут, как положено в сказке, случилось чудо. Откуда ни возьмись, появилась бойкая старушка-гномица, ростом мне по пояс, с лукошком подснежников. То есть уже готовых мини-букетиков из белых цветов, аккуратно завернутых в зеленый лист. Букетики эта святая продавала по рублю, то есть можно было купить по два каждой папиной бабе (чтобы связать потом по-сиротски тощие букетики в один побольше) и все равно остаться с кучей денег. Невероятная удача.

Снег тем временем валил и валил. Было ясно, что троллейбусы или уже не ходят, или вот-вот встанут. И мне пришло в голову, что рубль из сэкономленных денег можно потратить на такси. Потому что до дома пешком часа полтора идти, а погода, мягко говоря, не вдохновляет.

Не знаю, где как, а у нас в Одессе в ту пору уже вовсю промышляли частным извозом, поднимаешь руку, и сразу кто-нибудь останавливается. И опять же, не знаю, где как, а у нас водители любили брать несколько разных пассажиров, кому более-менее по дороге. Поэтому, когда возле меня остановилась машина, переднее сиденье которой уже занимал пассажир, это меня не удивило.