— Мне снится ожерелье несчастной Марии-Антуанетты, — задумчиво произнес капитан. — Это была гордость нашего музея. Тебе не жить, Зола. Вы свободны, ребята, — повернулся к ефрейтору и рядовому. — Похороните Милоша с воинскими почестями. Он заслужил.

— Да, но… вы сказали, он наш? — дрожащим от ненависти и нетерпения голосом уточнил ефрейтор.

— Ваш, — подтвердил капитан, — после того, как я его допрошу.

— Капитан, спросите его, где Коля, Ларе и Летящий камень, — не сдвинулся с места ефрейтор.

— Обязательно.

— Спросите его об этом сейчас, капитан. Он убил их. Эта сволочь по горло в нашей крови!

— Я это выясню.

Антону показалось, взгляд капитана Ланкастера задержался на лице ефрейтора чуть дольше, чем того требовал ответ. Только что отчужденные, холодные, как кубики льда в вазе, глаза капитана сделались приветливыми, почти ласковыми.

Капитан определенно походил бы на латино-южно-американца, если бы не светлые глаза. Иной была и его смуглость — не природная, а как бы специально приобретенная. Скорее всего, на солнце вот у этого самого бассейна — гладкая, равномерная. Ланкастер был человеком из мира богатства и власти, где все не так, как в жизни.

— Но есть одна закавыка, — огорченно развел руками капитан, когда ефрейтор и рядовой, подняв с травы тело, двинулись к воротам. — Да, люди под воздействием танталово-урановой радиации становятся умнее и демократичнее, но вот беда, отнюдь не добродетельнее. Развитие умственных способностей, социальной демократической самоорганизации, оказывается, не есть гарантия добродетели. Я долго размышлял над тем, как люди приходят к добродетели, и пришел к выводу, что ум, равно как и приверженность к демократии, здесь ни при чем.

Антон вспомнил несчастных инвалидов, подумал, что у капитана Ланкастера весьма типичные, можно сказать, классические представления о добродетели. Подобные проявления добродетели сопровождали Антона всю его жизнь. Самым удивительным было то, что он до сих пор ходил по земле.

— Ланкастер, ты — радиосоциолог, попробуй опытным путем установить, какая именно радиация пробуждает в Homo sapiens добродетель, — посоветовала Зола.

— Не хватит жизни, — быстро ответил капитан. Похоже, он над этим думал.

— Источники радиоактивного заражения в стране — захоронения ядерных отходов, — подал голос Антон. Слова после долгого молчания царапали горло, как наждак. — Под воздействием отходов крепнут ум и стремление к демократии, но добродетель не может проистекать от отходов. Добродетель может проистекать только от свободного прикосновения к Богу.

— Да только Бог не желает привести людей к добродетели, держит формулу нужного излучения в тайне! — охотно подхватил сомнительную мысль капитан. — Почему? Мир можно было бы исправить посредством одного-единственного радиоактивного выброса в атмосферу!

— С каких пор ты стал интересоваться добродетелью, капитан? — спросила Зола.

— С тех самых пор, когда я стал думать над тем, что есть власть, — задумчиво произнес капитан. — Злодею, видишь ли, нет никакого интереса управлять злодеями. Это все равно что управлять самим собой, но во многих лицах. Сладость власти в том, чтобы управлять честными, законопослушными и добродетельными. Власть не приносит радости, когда вокруг озверевшее дерьмо. Как сейчас, — добавил с неизбывной грустью капитан.

— Не торопишься ли ты, капитан? — осторожно поинтересовалась Зола. — Конявичус взял город. Ты окружен.

— Не смеши. Я подниму ночью вертолеты, пущу БТРы и… Неужели сомневаешься?

По хмурому лицу Золы Антон догадался, что она не сомневается. Единственное, на что ей оставалось уповать — на мифический эффект да на припрятанные драгоценности.

Антону уповать было не на что. У него был шанс уцелеть, если победит Конявичус. Если Ланкастер — нет. Тот совершенно в нем не нуждался. Странно, что он вообще до сих пор разрешал Антону дышать одним с собой воздухом.

Вероятно, под воздействием здешнего радиоактивного излучения люди становились не только демократичнее и умнее, но и начинали читать мысли других людей.

— Я не убил тебя только потому, — повернулся к Антону Ланкастер, — что мне было жаль убивать дилетанта, уничтожившего мой лучший экипаж. Ребята были настоящими профессионалами. Если бы кто-нибудь из них остался в живых, он давно был бы здесь, им ничего не стоит пройти сквозь десяток таких линий, — презрительно кивнул в сторону, откуда стреляли бойцы Конявичуса. — Но никто не пришел. Значит, они мертвы. Видишь, я и так все знаю, у меня нет необходимости тебя допрашивать. Сначала я подумал: случайность. Бывает, человек впервые берет в руки винтовку и выигрывает соревнования по стрельбе. Но когда ты, выпав из вертолета, подстелил в воздухе несчастного Милоша, я догадался, что что-то тут не так. Человек не смеет так долго оставаться в живых. А ты еще, говорят, сбегал к гаражам и вернулся обратно, хотя у нас там все пристреляно. Наверное, — Ланкастер понизил голос, внимательно посмотрел по сторонам, хотя вокруг не было решительно никого, кого бы ему следовало бояться, — Бог уберегает тебя от смерти! Другого объяснения нет. И это очень странно, потому что других Бог… как бы это выразиться поточнее… массово не уберегает. Бог до сих пор не удосужился представить мне, капитану Ланкастеру, ни единого стопроцентного доказательства своего существования. Сейчас у меня есть редчайшая возможность это доказательство получить. Я был бы полным кретином, если бы ею не воспользовался. Бог не хочет твоей смерти. Я в общем-то тоже. Но я убью тебя! Бог может помешать мне, если захочет! — Ланкастер поднял вверх пистолет с лазерным прицелом.

Эти находящие тонким красным лучом мишень пистолеты промаха не давали. Красное пятнышко остановилось на лбу Антона. Жизнь обещала закончиться красивой точкой. Антон вспомнил девушку с пятнышком на лбу, которую когда-то привела с собой на чердак Кан. Перед смертью всегда вспоминается какая-нибудь чушь. У него был опыт — он много раз умирал и никак не мог умереть. Пуля со смещенным центром тяжести — лазерные пистолеты стреляли именно такими страшными пулями — должна была ввинтиться точно в красное пятнышко.

— У Бога нет оружия, чтобы помешать тебе, Ланкастер, — отхлебнула из длинного стакана со льдом Зола. — Вы с ним в неравном положении. Ты собираешься убить Антона за добродетель, которую сам же ищешь в людях. Разве это не добродетель — отомстить убийцам беззащитных инвалидов? Разве ты не говорил, что хочешь власти над справедливыми и честными? — Я воспитал тебя вместе со стариком Монти, — тепло взглянул на нее капитан. — Мы хотели послать тебя в столицу в университет, а ты… — огорченно махнул рукой, — связалась с бандитами. Добродетель добродетели — рознь. Я веду речь о социальной, если угодно, государственной добродетели, главными составляющими которой должны являться смирение и бессилие. Ты же подсовываешь мне какого-то бешеного воина. Я сам бешеный воин, Зола. Зачем мне оставлять такого мужественного в живых? Оставлять в живых мужественных противников все равно что зарывать в землю радиоактивный хлам, излучение от которого будет плохо влиять на окружающих. Ты ошибаешься, Зола, у Бога есть оружие, — Ланкастер широко провел рукой по воздуху. — Его оружие — весь мир! Его оружие — все сущее! — Красное пятнышко, поползав по лбу, приклеилось к переносице Антона. Видимо, Ланкастер задался целью прострелить ему голову насквозь.