Я кричал, звал Ит. На меня смотрели с недоумением, даже злобой. Музыка глушила все остальные звуки. Казалось, на ярмарке все внезапно оглохли и разговаривают жестами.

Внезапно я понял, что с местными здесь почти не торгуют. Нам просто нечем платить! Местные ходят от лотка к лотку, берут в руки, нюхают, вертят у лица, откладывают, иногда снимают одежду, пытаются что-то купить, но от них отмахиваются, как от мух. Основная часть товаров переходила от торговца к торговцу. Вот зачем они забрались так глубоко в ад – чтобы безопасно меняться грехами.

«Мы ширма, – осенило меня, – они прячутся, потому что воры, убийцы».

Гнилому бы тут точно понравилось!

Будто отзываясь на свое истинное имя, на меня посмотрела спина отца. Ее я узнал бы из тысячи. Он стоял у одного из тех фургонов, украшенных кукольными головами. Передняя его стена была поднята на манер козырька от солнца, с крыши свисали рубахи, платья, полотенца, длинные мужские платки. Гнилой как раз примерялся к одному такому, густо-алому, как артериальная кровь.

Он снял платок – «Помнишь?!» – завизжала, ударила в упор коровья голова – огромная щель в голове, акулья пасть, длинный болтающийся кровавый шарф размотан по земле. «Что это?!» – защищаясь, отшатнулся я. Что-то ужасное грядет. Что-то ужасное пришло. Отец!

Гнилой обернулся, но не нашел меня взглядом, кожей чуял, что я где-то рядом, завопил радостно, хлестнул платком, точно плетью. Боль вспорола лицо, приняв удар. Я упал. Закипела и вырвалась на поверхность толпа, заслонила собой солнце, как в прошлый раз, когда я лежал у ног мормона, лес ног, я смотрел сквозь и видел на опушке свою мать, только теперь за лесом ног прятался Гнилой, чем он заплатил за этот платок? Что со мной?

Дурнота накатила и схлынула.

Гнилой отодвинулся, и я увидел тех, кого он скрывал.

Вместе с ним стояли индейцы: слепой и мальчишка, что был ему поводырем. Они держали на руках Ит. Мою крохотную сестру. Черную лягушку.

Они протягивали ее человеку.

Они продали ее ему.

Человек поднял голову, и Судьба защелкнулась с громким, торжествующим звуком.

Это был Бак.

Гнилой ушел. Сейчас он вернется домой и… Эни придется разобраться с ним самой. Никто не может помочь Ит. Только я. Я караулил, спрятавшись под фургоном напротив лавки Бака. Мой мозг вморозило в глыбу льда, охладившись насмерть, он вышиб меня на новый уровень ясности. Не осталось сомнений. Чувства выпали инеем. Я украл нож. Я не отступлюсь. Я готов. Я ждал темноты, когда этот карнавал бесов отправится ко сну. Я войду в фургон Бака и заберу сестру. А его…

Кто-то пнул меня в стопу. Ловкий, как ящерица, я мгновенно поджал ее и развернулся. Кто-то стоял за фургоном, позади меня, кто-то настолько толковый, что выследил меня прежде. Щелчок затвора. Кто-то с оружием. На песок опустились две маленькие ножки, похожие на утиные лапы. Кто-то, у кого была моя Ит.

Мы встретились в тупике за фургонами. Ярмарка ворочалась во сне, стоглавый левиафан. Воздушный шар над нами скользил ленивым лучом по замершему миру, выхватывая из темноты внезапные силуэты, останавливая бег времени.

Из тупика не было иной дороги, кроме как назад. Все это время Бак отступал, пятился, двигаясь мягко и уверенно.

Двумя пальцами левой он держал Ит за горло, удивительно бережно и нежно, но этот капкан в мгновение ока мог обрубить ток жизни моей сестры. Как метроном, ритмично билась под пальцем жилка на ее шее. Чтобы контролировать ситуацию, он посадил малышку на правую руку, в которой сжимал двуствольный обрез. Ит тянула ко мне ручки.

– Я соскучилась, – сказала она. Любовь вспорола мне сердце, и я не удержал слез.

– Тебе не больно?

– За кем придет золотая пуля? За ним или за тобой?

– За ним, милая.

– Хорошо.

– Отдай ее мне, – прошелестел Бак, я видел, что горло его пробито и забрано мембраной, в которую с шорохом крыльев мотылька входил воздух. – И мы в расчете.

– Это ты мне должен. Ты бросил Платона. Меня.

– Долг. – Бак опустился на песок, усадив Ит себе между колен, она, не мигая, изучала мое лицо. Она не боялась. Ждала.

И вдруг я прозрел, увидел то, от чего бежал последние три года, захлебнулся внезапной Истиной, простой, как плевок. Ит могла разорвать его пополам, превратить кости в лед, высосать душу, она лишь ждала моего приказа, поднятой брови, кивка, любой гримасы, которая скажет ей, что я сдался, уступил, что теперь она отвечает за нас, она – старшая. Скажи «да», и мы пойдем ее путем. Вернемся в долину Смертной тени.

– Я тебя отпустил. – Голос Бака прошел мимо моих ушей, уместившись сразу в голове, свернулся где-то в затылке и звенел оттуда, отражаясь от стенок черепа. – Ты должен быть мне благодарен.

Раз – я достаю нож, два – он стреляет дуплетом в левую глазницу, три – дробь вышибает четыре дюйма кости вместе с волосами, в такую дыру вполне может поместиться голубь. Что станешь тогда делать, Ит?

«Просто уйду с ним».

Этого я допустить не мог.

– Это моя сестра.

– Как вас зовут, юная леди?

– Апач, – беззвучно шевельнулись ее губы. – Не Элвис.

Больше Ит не сказала ни слова. Никогда.

На миг они попали в прицел прожектора, и их тень, слипшаяся в одно, сказала мне слишком многое.

Я сдался.

Увидел, кем суждено стать Ит.

От моей норы до закутка, где слово Бака столкнулось с моим, было не меньше мили.

Иглы успели менее чем за три полных вдоха.

Врут, будто время замирает в моменты наибольшей важности, вся жизнь разматывается детским калейдоскопом, услужливо подставляя цветные бока, а потом еще запахи, прикосновения, тепло материнской руки, первая драка, первый поцелуй, пальчики новорожденного сына.

Глупости!

В меня стреляли. Ничего я не видел.

Я ощутил зуд неба, мгновенное, непереносимое чувство. Ночь ворочалась и пыталась вытряхнуть из себя колючую напасть. Иглы вспороли Бака, невидимые и неостановимые, он рухнул на спину, ноги взлетели выше головы, обрез рявкнул, я услышал, как отдельные иглы сбивают дробь в полете, утихомиривают, вяжут и роняют в пыль, кожа моя надорвалась хрустом, криками, причитаниями. Бака штопали заживо. Кроили и собирали. «На живую нить!» – вопил восторженно горлум. Я мотал головой, не хотел слушать, но знал, что Ит хохочет, отбивает рукой ритм, плямкает губами, повторяя наспех придуманную считалку:

Прожектор крестил небо, на песке передо мной скорчилась какая-то личинка, ковер с ногами, а не живое существо. Иглы ушли. Зашитый человек остался. В воздухе повис запах озона, как после грозы. Ит поднялась, стряхивая с себя кровь Бака, она сворачивалась медными шариками и сыпалась к ее ногам. Я подобрал один. Это была сплющенная пуля.