— Я отвезу его в Борху, это ближе, — сказал лейтенант. — А ты вместе с ребятами сейчас же возвращайся в Ньеву и скажи дону Фабио, что одного поймали. Не уйдут и остальные. А я поеду с солдатами в гарнизон и там покажу его врачу. Будь спокоен, он у меня не умрет.

Отойдя в сторонку, лейтенант и сержант закури ли. Жандармы и солдаты хлопотали вокруг лежащего обливали его водой, трясли, и он мало-помалу выходил из оцепенения и неуверенно, словно учась говорить, издавал все новые звуки.

— А может, он не из банды, господин лейтенант? — сказал сержант.

— Поэтому я и отвезу его в Борху, — сказал лейтенант. — Там есть агваруны из селений, разграбленных бандитами, посмотрим, не опознают ли они его. Скажи дону Фабио, чтобы он известил Реатеги.

— Он уже заговорил, господин лейтенант! — крикнул Малыш. — Подойдите, послушайте.

— Вы поняли, что он сказал? — спросил лейтенант.

— Что-то про кровавую реку, про человека, который умер, — сказал Черномазый. — Какой-то бред, господин лейтенант.

— Не хватает только, чтобы он, на мое несчастье, оказался сумасшедшим, — сказал лейтенант.

— Они всегда малость заговариваются, когда одурманят себя, — сказал сержант Роберто Дельгадо. — Потом это проходит, господин лейтенант.

Вечерело, Фусия и дон Акилино ели вареную маниоку, то и дело прикладываясь к бутылке, и Фусия — уже темнеет, зажги лампу, Лалита, а она нагнулась и — ой-ой-ой, первая схватка — не смогла разогнуться и с плачем упала на пол. Они подняли ее, положили в гамак, и она — по-моему началось, мне страшно. А Фусия — я еще не видел ни одной женщины, которая умерла бы от родов, и Акилино — я тоже, не бойся, Лалита, я самый лучший акушер в сельве, можно мне пощупать ее, Фусия, ты не ревнуешь? — а Фусия — ты слишком стар, чтобы тебя ревновать, валяй пощупай. Дон Акилино задрал ей юбку, опустился на колени, чтобы посмотреть, и тут вбежал Пантача — хозяин, они сцепились, а Фусия — кто, а Пантача — уамбисы с агваруном, которого привез дон Акилино, и дон Акилино — с Хумом? Пантача широко раскрыл глаза, и Фусия ударил его в лицо — нечего пялить глаза на чужую жену, собака, а он, потирая нос, — прошу прощеньица, хозяин, я только пришел сказать, уамбисы хотят, чтобы Хум убрался отсюда, вы ведь знаете, как они ненавидят агварунов, они прямо остервенели, и мы с Ньевесом не можем их утихомирить, а что, хозяйка заболела? И Акилино — сходи-ка туда сам, Фусия, как бы они его не убили, а я еще так уговаривал его приехать на остров, и Фусия — а, черт бы их подрал, надо напоить масато и уамбисов, и Хума, попьянствуют вместе — подружатся, если только не перережут друг другу глотки. Они ушли, а дон Акилино опять подошел к Лалите и стал ей гладить бедра и живот, — чтоб у тебя расслабли мускулы, тогда ребеночек выйдет легохонько, без задержки, вот увидишь, а она, смеясь сквозь слезы, -вот я расскажу Фусии, что вы воспользовались случаем, чтобы полапать меня, и опять — ой-ой-ой, спина, ой-ой-ой, как будто мне кости ломают, и дон Акилино — выпей-ка глоточек, полегчает. Она выпила, ее тут же вырвало прямо на дона Акилино, который качал гамак — баю-бай, Лалита, баю-бай, моя девонька, — и боль утихла. Вокруг лампы танцевали цветные' огоньки — смотри, Лалита, светлячки, айяньяу1, а знаешь, бывает, человек умирает, а его душа превращается в ночную бабочку и по ночам освещает лес, реки, Когда я умру, Лалита, возле тебя всегда будет айяньяу[59], это я буду светить тебе вместо ночника. А она — мне страшно, дон Акилино, не говорите смерти, а он, покачивая гамак, — не бойся, я ведь только так болтаю, чтобы развлечь тебя, — и, прикладывая ей ко лбу мокрую тряпку, — ничего с тобой не случится, ребенок родится еще до рассвета, и это будет мальчик, я сразу понял, когда пощупал тебя. В хижине стоял запах ванили; влажный ветер доносил ночные шорохи, стрекот цикад, лай собак и озлобленные голоса. И Лалита — какие у вас ласковые руки, дон Акилино, и до чего хорошо пахнет, но вы слышите, как кричат уамбисы, что, если они убьют Фусию, а старик — может случиться все, что угодно, только не это, Лалита, разве ты не знаешь, что он хитер как черт? И Лалита — давно вы с ним знакомы, дон Акилино? — а он — да уж лет десять, и всегда он выходил сухим из воды, хотя и впутывался в самые скверные истории, как угорь выскальзывает из рук. И Лалита — вы подружились в Мойобамбе? А дон Акилино — я был тогда водовозом, это он меня сделал торговцем, а она — водовозом? — а дон Акилино — да, развозил по домам воду в кувшинах на своем осле, этим и жил. Мойобамба — городишко бедный, зарабатывал я гроши, да и те уходили на метилен для очистки воды, а не станешь очищать — штраф. И вот в один прекрасный день приехал в Мойобамбу Фусия, поселился на маленьком ранчо возле моего, ну, мы и подружились. А Лалита — какой он был тогда, дон Акилино? Да как сказать, никто не знал, откуда он приехал, его расспрашивали, а он только туману напускал да врал почем зря. В то время он еле говорил по-испански, Лалита, то и дело вставлял бразильские словечки. И Фусия — соберись с духом, приятель, ведь ты живешь как собака, неужели тебе не осточертело? Давай-ка лучше займемся торговлей, а он — что верно, то верно, как собака. И Лалита — что же вы сделали, дон Акилино? Обзавелись большим плотом, и Фусия закупил мешки риса, токуйо[60], перкаль, ботинки — плот чуть не тонул от тяжести, и Акилино — что, если нас ограбят, Фусия, а Фусия — молчи, болван, я и револьвер купил. И Лалита — так вы и начали, дон Акилино? Так и начали, объезжали становища, и сборщики каучука, лесорубы, старатели — в следующий раз привезите нам то-то и то-то, и они привозили, а потом начали торговать с племенами. Вот это была выгодная торговля, самая выгодная — на стекляшки для бус выменивали мячи каучука, на зеркальца и ножи — шкуры. Вот тогда-то, Лалита, мы и спознались с уамбисами, и они так подружились с Фусией, что водой не разольешь, ты ведь сама видела, как они ему помогают, он для них просто бог. И Лалита — значит, дела у вас шли очень хорошо? Шли бы лучше, если бы не чертов характер Фусии. Он всех обжуливал, и в конце концов их стали выгонять из становищ, начали разыскивать жандармы, и им пришлось расстаться. Фусия некоторое время скрывался у уамбисов, а потом уехал в Икитос и начал работать у Реатеги — это там ты с ним познакомилась, Лалита? И она — а вы что стали делать, дон Акилино? А он пристрастился к вольной жизни, Лалита, ему полюбилось кочевать с места на место, таскать, как черепаха, с собою свой дом, и он продолжал торговать, но теперь уже по-честному. И Лалита — где вы только не побывали, верно, дон Акилино? Да, он поплавал и по Укайяли, и по Мараньону, и по Уальяге. В первое время, правда, не показывался на Амазонке из-за дурной славы, которую оставил по себе Фусия, но через несколько месяцев вернулся и в один прекрасный день в становище на Итайе встретил — кого бы ты думала, Лалита? Фусию! Я просто глазам своим не поверил — он превратился в заправского коммерсанта с документами по всей форме, и тут он мне рассказал, какое дело у них с Реатеги. И Лалита — как вы, должно быть, обрадовались, что увиделись снова, дон Акилино, а он — еще бы, до слез, ну и напились же мы, вспоминая прошлые дни. Фусия, тебе улыбнулось счастье, не теряй же голову, не впутывайся больше в грязные истории, а Фусия — ты останешься со мной, Акилино, и считай, что выиграл в лотерее, только бы подольше не кончалась война, а он — значит, вы контрабандой сбываете каучук, а Фусия — оптом, старина, за ним приезжают в Икитос и втихую вывозят его под видом табака. Реатеги на этом сделается миллионером, и я тоже, я не отпущу тебя, Акилино, я беру тебя в долю, и Лалита — почему же вы не остались с ним? Он уже начал стареть, Фусия, и не хотел ни жить в вечном страхе, ни попасть в тюрьму, и тут — ой-ой-ой, умираю, спина, вот теперь уж скоро, не надо бояться, где тут нож. Дон Акилино уже держал его на огне лампы, когда вошел Фусия. Ну как, они ничего не сделали Хуму? И Фусия — теперь они пьют вместе с ним, и Пантача с Ньевесом тоже. Он не допустит, чтобы его убили, Хум ему нужен, через него можно будет поддерживать контакт с агварунами, но как его отделали, кто ему прижег подмышки, оттуда гной течет, старина, а спина вся в язвах, жаль будет, если получится заражение крови и он умрет от столбняка, а дон Акилино — это с ним так расправились в Сайта-Мария де Ньеве солдаты и тамошние хозяева, а лоб ему разбил твой дружок Реатеги, кстати, ты знаешь, что он наконец уехал в Икитос? И Фусия — вдобавок его обкорнали наголо, ни дать ни взять головастик, смотреть противно, и опять — ой-ой-ой, кости ломит, больно, больно, а дон Акилино — это его так за то, что он взбунтовался и сказал хозяину, который покупал у них каучук, кажется, Эскабино его зовут, — нет, мы сами поедем продавать его в Икитос, а кроме того, они вздули капрала, который приехал в Уракусу, и убили его лоцмана, и Фусия — чепуха, он живехонек, это Адриан Ньевес, тот самый, которого я подобрал в прошлом месяце, а дон Акилино — я знаю, но так говорят, а Лалита, корчась от боли — дай мне что-нибудь ради Бога, Фусия. И Фусия — значит, он ненавидит христиан? Тем лучше, пусть уговорит агварунов отдавать каучук мне, у меня большие планы, старина, не пройдет и двух лет, я вернусь в Икитос богатым, и ты увидишь, как меня примут те, кто отвернулся от меня, а дон Акилино — вскипяти воду, Фусия, помоги же, можно подумать, что не твоя жена рожает. Фусия наполнил водой большой глиняный кувшин и разжег очаг. Лалита все чаще, все сильнее корчилась в схватках, задыхаясь, ловила ртом воздух, и лицо у нее налилось кровью, а глаза вылезали из орбит, как у пойманной рыбы. И Фусия — поучилась бы у уамбисок, когда им приходит время рожать, они одни уходят в лес и возвращаются, уже опроставшись. Дон Акилино прокаливал нож, а доносившиеся снаружи голоса заглушало потрескивание хвороста в очаге и шипенье воды, выплескивавшейся на угли, и Фусия — видите, они уже не ссорятся, подружились, а старик — у тебя будет мальчик, Лалита, слышишь, капироны гудят, что я тебе говорил, уж я никогда не ошибаюсь. И Фусия — он немножко молчаливый, этот Хум, не поймешь, что у него на уме, а дон Акилино — зато услужливый, всю дорогу мне помогал. Он говорит, христиане обездолили Уракусу своим надувательством. И Фусия — в свою следующую поездку, старик, ты заработаешь пропасть денег, а Акилино — курам просо снится, а он — разве мы не сделали успехи по сравнению с первым разом? И Акилино — только ради тебя, Лалита, я и вернулся на остров, и в самое время, а она — когда вы приехали, мы умирали с голоду, дон Акилино, помните, как я заплакала при виде консервов и вермишели? А Фусия — ну и пир мы закатили, старик, даже животы разболелись с непривычки, а как пришлось тебя упрашивать. Почему ты не хочешь мне помогать? Ведь кроме всего прочего, ты на этом заработаешь хорошие деньги. А старик — да ведь они ворованные, Фусия, меня схватят и засадят за решетку, не хочу я продавать этот каучук и эти шкуры, а Фусия — все знают, что ты человек честный, и разве сборщики каучука, лесорубы и чунчи не платят тебе шкурами, каучуком и золотым песком? Если тебя станут допрашивать, ты скажешь, это моя выручка, а старик — никогда у меня такой выручки не было. И тут снова — ой-ой-ой, дон Акилино, ноги сводит, ой-ой-ой, поясница, Фусия. И дон Акилино — не хочу, рано или поздно чунчи пожалуются, нагрянет полиция, да и хозяева не станут терпеть, чтобы им после него одни поскребыши доставались, а Фусия — шапры, агваруны и уамбисы готовы друг другу глотку перегрызть, кому же придет в голову, что здесь замешаны христиане, а старик — нет, ни за что, а Фусия — да ведь ты отвезешь товар далеко от этих мест, Акилино, спрячешь его хорошенько и будешь продавать по дешевке тем же скупщикам каучука, они только рады будут. Наконец старик согласился, и Фусия — первый раз в жизни я пошел на это, Лалита, последнее дело зависеть от честности человека, если старик захочет, он меня облапошит, все продаст и прикарманит деньги, он ведь знает, что мне нет ходу отсюда, и может даже доконать меня, стоит ему только сказать полиции — тот, кого вы ищете, на острове в верховье Сантьяго. Прошло около двух месяцев, а Акилино все не приезжал. Фусия посылал гребцов на Мараньон, и уамбисы возвращались ни с чем — ни слуху ни духу, пропал, собака, но однажды вечером, под проливным дождем в горловине протоки показался его плот. Он привез одежду, продукты, мачете и пятьсот солей. И Лалита — можно ей обнять и расцеловать его как отца? И Фусия — такого я еще не видел, старик, вот это честность, век не забуду, на твоем месте я бы смылся с деньгами, а старик — совести у тебя нет, для меня дружба дороже денег, благодарность что-нибудь да значит, Фусия, если бы не ты, я бы так и жил собачьей жизнью в Мойобам-6е, сердце добра не забывает. Ой-ой-ой, ой-ой-ой, и дон Акилино — ну, теперь взаправду началось, тужься, тужься, Лалита, чтобы он не задохнулся, пока выходит, тужься изо всех сил, кричи. Он держал наготове нож, а она — молись, ой-ой-ой, Фусия, и дон Акилино — сейчас подсоблю, но только тужься, тужься. Фусия, поднеся к гамаку лампу, смотрел на корчившуюся Лалиту, и старик — подбодри ее, возьми ее за руку, а она — воды, мочи нет, да поможет ей Пресвятая Дева, да поможет ей Христос Багасанский, Святый Боже, Святый Боже, ведь она дала ему обет, а Фусия — вот тебе воды и не кричи так, а когда Лалита раскрыла глаза, Фусия смотрел на плетеный коврик, а дон Акилино — вот и все, Лалита, видишь, как быстро, я уже вытираю тебе ноги. И Фусия — да, старик, это мальчик, но жив ли он? Что-то не шевелится и не дышит. Дон Акилино нагнулся, поднял с коврика ослизлый комочек — похожего на обезьянку новорожденного, встряхнул его, и он закричал — ну вот и все, Лалита, а ты боялась, посмотри на своего красавца, а теперь пусть спит, и Лалита — если бы не вы, я бы померла, поэтому она хочет назвать сына Акилино, и Фусия — ладно, ради дружбы будь по-твоему, но что за дурацкое имя, хуже не придумаешь, и дон Акилино — а Фусия? И Фусия: стать отцом — это событие, старик, надо его отпраздновать, а дон Акилино — отдохни, девонька, хочешь подержать его? На, возьми, только он грязный, оботри его немножко. Дон Акилино и Фусия уселись на полу и стали пить водку прямо из горлышка бутылки. Снаружи по-прежнему доносился смутный шум — должно быть, орали и блевали перепившиеся уамбисы, агварун, Пантача и лоцман Ньевес, а в комнате, натыкаясь на стены, носились, как огоньки, светляки и бабочки. Кто бы мог подумать, что он родится так далеко от Икитоса, в лесу, как чунчи.