Его нашел утром однорукий подводчик. Крякнув, мужичок остановил лошадь и, пройдя несколько шагов в сторону от дороги, присел над человеком в жалких солдатских обносках, калачиком свернувшимся под разлапистой елью. За отворотом ватника ярко блестели на гимнастерке медали, а на лице солдата давно уже не таял снег.

Быков и Клюев вернулись по домам также в конце 1945 года. Еще два десятка лет бывший ефрейтор трудился в колхозе шофером. Дети выросли и уехали в город. Жена его вскоре после этого умерла. Быков, сухопарый и еще крепкий старик, съехал на брошенный некогда много лет назад еще его отцом хутор, привел его в порядок и завел там пасеку. Регулярно по воскресеньям привозил мед на колхозный рынок. У него был старенький четыреста первый «Москвич», выкупленный в свое время у председателя, где тот давным-давно стоял грудой заброшенного металлолома на машинном дворе. Быков оживил автомобиль и регулярно обслуживал его своими руками, доставая списанные запчасти и придумывая в условиях полного дефицита что-то для машины сам. «Москвич» отвечал хозяину преданностью. Быкова часто звали к своей технике при сложных случаях колхозные шоферы и мотористы. За ремонт и консультации он денег не брал, просил только масло да бензин. Наверное, при таком образе и месте жизни выгоднее было держать лошадь, но старый шофер не мог без руля. Ему было уже хорошо за восемьдесят, когда одним летним вечером он приехал домой, загнал, как обычно, машину во двор, закрыл ворота, лег спать и не проснулся. Колхозные бабки, судача между собой, называли Быкова хорошим человеком, раз Бог дал ему такую легкую смерть. Впрочем, из тех, кто его знал, вряд ли нашелся тот, кто поспорил бы с таким утверждением. Дети приехали, похоронили отца, забрали машину, заколотили хутор и вернулись в город. Через несколько лет жители из этих мест были выселены, а на месте старинных деревень и хуторов заплескалось искусственное водохранилище. Могила Быкова, как и многих его предков и односельчан, исчезла под водой.

У Паши Клюева судьба сложилась похожим образом. Он вернулся на родную Кубань и снова сел за комбайн. Разница заключалась лишь в том, что умер он в родной станице у себя, в окружении своей семьи. О нем тоже отзывались очень хорошо, что было вполне справедливо.

Бывший сержант Куценко после демобилизации работал в снабжении и ушел на пенсию с должности директора овощной базы. Скончался Куценко в почете, оплакиваемый многочисленными родственниками в самый разгар брежневского застоя.

Несмотря на то что они никогда больше не встречались и не состояли в переписке, в шумных ежегодных торжествах по случаю дня победы ни Быков, ни Клюев, ни Куценко никогда до конца своих дней участия не принимали. О войне никогда ничего не рассказывали, хоть и имел каждый не по одному десятку боевых орденов и медалей. Будто сговорились на этот счет.

Лейтенант Чередниченко был уволен из армии летом 1945 года. Его, также как и Маркова, хотели предать суду, но, потаскав по инстанциям и помотав нервы, просто выкинули на гражданку без выходного пособия. Чередниченко до середины пятидесятых годов трудился токарем на одном из уральских заводов, а потом получил возможность вернуться в родную Москву. Закончил заочно институт и стал на заводе инженером. Там и проработал бессменно до самой старости. Он был единственным из участников упомянутых событий, кто пережил распад Советского Союза. В начале 1992-го его, на котором, по сути, держалось предприятие и где он мог еще долго быть полезен, выкинули с завода, ставшего частной лавочкой, и оставили жить на в одночасье ставшую нищенской пенсию. В 1993-м семидесятилетний Чередниченко отправился, как обычно, получать на почту свою пенсию. Шаги у себя за спиной в подворотне старый разведчик услыхал, когда еще можно было вернуться на оживленную улицу. Но он сознательно решил поступить иначе. Когда сзади раздались слова: «Эй, дед, а ну, постой-ка», Чередниченко остановился и повернулся лицом к быстро настигавшим его трем накачанным молодым парням в спортивных костюмах. Они окружили жертву грабежа, не ожидая встретить сопротивления. Бывший лейтенант прижался спиной к стене и ударил первым. Поставленным с молодости ударом он даже свалил ближайшего из грабителей и на секунду привел в замешательство остальных. Но силы были слишком неравны. Его безнаказанно избивали минут десять ногами, с остервенением. Из заглянувших за это время в подворотню в самом центре города граждан никто не вмешался и не позвал на помощь. Все испуганно отворачивали головы и ускоряли шаг, проходя мимо и делая вид, будто они ничего не заметили. У Чередниченко забрали сберегательную книжку со вложенными в нее копеечными по новым временам купюрами. Он был еще жив, когда в конце концов напротив подворотни остановилась все же вызванная кем-то карета Скорой помощи. На теле скончавшегося в больнице ветерана насчитали потом больше пятидесяти ударов, повлекших за собой многочисленные переломы костей черепа, ребер и разрывы внутренних органов. Обратившейся с заявлением в милицию внучке Чередниченко в возбуждении уголовного дела отказали, заявив, что дедушка сам споткнулся и неудачно упал в подворотне.

Лукин, Юра Милов и Воронцов благополучно достигли тогда Клагенфурта. Они попали в лагерь, находящийся в английской зоне оккупации. Судьба оказалась благосклонна к чинам Русского корпуса – большинство из них избежало выдаче Советам. Через некоторое время они получили возможность вернуться к мирной жизни. Воронцов уехал в Австралию и купил там ферму. Над воротами он установил собственноручно вырезанную деревянную табличку с непонятными для местного населения славянскими буквами «Мценск». Все решили, что так теперь называется ферма. Юра Милов продолжил образование и стал в Америке профессором истории. В середине 1960-х годов Юрия Павловича Милова приглашали принять участие в научном симпозиуме, проходящем в СССР. Милов-младший сразу же предложил проживавшему во Франции Лукину, с которым поддерживал связь, свою помощь в получении под благовидным предлогом места в научной делегации. Они встретились для обсуждения этого вопроса в Париже. Сашка, активизировавший поиски Лизы и Вани после 1955 года, уже готов был поехать, когда при оформлении документов возникли джентльмены в темных очках и начали прозрачно намекать Лукину и Милову о необходимости выполнения еще кое-каких заданий в СССР помимо научных. Лукин заявил, что он русский офицер, а не заморский шпион. Их сначала уговаривали, потом пытались шантажировать. Сашка со свойственной ему решимостью выложил на стол револьвер и сказал, что считает до трех. Джентльмены убрались восвояси, но никуда они с Юрой Миловым уже не поехали – им отказали под формальными предлогами. В Россию они так никогда больше и не попали. Все считали это одной из самых больших бед, случившихся в их судьбе. Лукин продолжал поиски своей семьи из-за границы. Они так и не дали результата. Сашка умер в середине сентября 1975 года, в день рождения своего друга Жоржа Маркова. Последние его воспоминания были о том, как они поздравляли Маркова в этот день в Крыму пятьдесят пять лет назад. Лиза сидела за столом и держала на руках Ванечку, рядом, на лавке, в дроздовской форме расположился Лукин, а Марков в такой же форме держал ответную речь. Помнится, Жорж тогда выразил уверенность, что разлом непременно зарастет и гражданская война обязательно кончится, рано или поздно. Они не дожили до ее завершения. Лукина похоронили на одном из русских кладбищ под Парижем. Ему был восемьдесят один год.