— Ну и с богом! — Явно продавщица не поверила им, оставшись глядеть, как они не торопясь удалялись по дороге.

Некоторое время шли молча. Сцена со старухой оставила у мальчишек неприятное чувство, словно они сделали что-то нехорошее.

— Шаманка она, — словно пытаясь оправдаться, сказал Егор. — Как она почуяла, что мы замышляем делать?

У Стёпы своё мнение:

— Говорил же я: не бери, Рома, кирку. Она и выдала нас.

— А чего вы все так забеспокоились? — в свою очередь удивился Роман. — Мы ничего плохого не делаем, идём себе своей дорогой. — Сам же осмысливал одну думу: «Опять этот Алтай-хан!»

– Однако втихаря ведь идём. — Это опять Стёпа. — Будто тайком.

— И это ничего не меняет. Тайком, чтобы лишних разговоров не было, чтобы не мешали. А пусть что хотят, то и думают.

— А я вот что думаю, — заявил Агафон, — раз шаманка так забеспокоилась, значит, мы на верном пути.

Степа его поддержал:

— Похоже, алтайцы что-то знают о подземных сокровищах. Тут какая-то тайна.

— Тайнами окутан весь наш Алтай, — с некоторым пафосом подтвердил Рома. — Хотя всё это на уровне легенд и сказаний. В общем, народный фольклор.

— Легенды-то легенды, но они не лишены смысла. На пустом месте ничего не бывает.

Так, не торопясь, они дошли до места, где Хамир, делая крутой поворот, вырывается из узкой долины. Своего рода тупик со стоящей перед путниками стеной Холзуна, здесь ещё в виде зелёного и вовсе не такого уж крутого склона, заросшего лесом. Хамир, мощный в половодье или в осеннее ненастье, сейчас был тих и спокоен. Младший брат Бухтармы, а скорее её сын, Хамир в верхнем течении был настоящей горной рекой, с бурунами волн, с серебристо-голубыми струями чистейшей воды, с искорками и разноцветными звёздочками, вспыхивающими от солнечных бликов. «Нарзан, чистейший нарзан, пей, не хочу, — думал Роман, глядя на реку. — Своя, родная река, такая же дорогая мне, как Большая».

Холоден и мрачен каньон верховий Хамира в любое время года, даже летом, когда солнце заглядывает в узкую щель не больше чем на полтора часа. Но перед входом в каньон долина не столь сурова, и здесь стоит лес из пихты, берёзы и кедра. Именно сюда направлялась ватага большереченских кладоискателей. Они сами приняли решение, где искать клад, потерянный Максимом. То же советовал Станислав, напирая на соседство железорудного месторождения на горе Чемчедай и на открытие недавно геолого-разведчиками полиметаллических залежей в верховьях Талового Тургусуна, что был по соседству. С Арчбой мальчишки не поделились и даже не рассказывали о своих планах родителям. Чего раньше времени болтать, а таинственность придавала интерес, романтику и значимость.

Тропа привела их к броду, через который они переходили не раз. Переправившись, они оказались в той части поймы Хамира, которую заранее назвали Золотой долиной. Оставив на месте свой багаж, всю оставшуюся часть дня они рыскали, обшаривая светлеющие среди дикого разнотравья каменные осыпи. Где-то здесь, по их предположениям, Максим обнаружил древние рудные отвалы.

В преддверии осени молчаливый лес оглашали стонущими криками молодые коршуны, кружащиеся меж макушками пихт, стучала желна, круша засохшие пихты. День стоял жаркий, даже душный. Далеко на востоке, за отрогами Холзуна громоздились чёрные тучи и даже погромыхивал гром. Перекликаясь, мальчишки объедались малиной и к вечеру набрели на осыпь, по многим признакам похожую на рудный отвал.

— Глядите, рыжие камни с явной охрой! — рассуждал Роман, пытаясь найти подтверждение у своих друзей. — Явно та самая шляпа — то ли железная, то ли медная, о которой рассказывал Арчба. А вот и камень с прозеленью, явной родственницей медному купоросу.

— Да, но где же подземный город, о котором говорил Максим? Есть отвал, но нет чудских выработок — они как в землю провалились. Откуда-то ведь добывались эти рудные камни?

Примыкая к отвалу, рядом крутой склон, заросший высокой травой. Его обшарили самым тщательным образом — никаких следов ни разработок, ни закопушек.

Лагерь разбили подальше от Хамира на высокой речной террасе под большущим кедром. Теперь у них вместо самодельных палаток где-то раздобытый Петром Ивановичем большой холщовый тент. Неплохая защита от непогоды, но оставался открытым широкий вход.

Где-то громыхала гроза, Роману не спалось. Перед глазами стояла то разгневанная старуха, то шаман из детских сновидений. Наконец он заснул, но сон его был недолог — страшный грохот обрушился на их лагерь. Казалось, само небо рухнуло на землю, вслед за чем сверху полились потоки воды, хлынув и в открытый вход их импровизированной палатки. Роман вскочил, наблюдая странное и пугающее видение: стройными рядами со стороны гор, с верховий Хамира двигалась армада каменных изваяний. Тех самых балбалов, что они видели на вершине Холзуна. Серые воины из гранита сомкнутыми рядами молча шагали в их сторону, и была в этой тяжёлой поступи неумолимая решимость и устрашающая суровость. От таких каменных людей не жди пощады — у них нет ни чувств, ни жалости, никаких сомнений в их жестоких помыслах. «Как же они проникли через непроходимый каньон?» — мелькнула у Романа мысль, а стоявший рядом Степан ответил:

— У каменных людей нет никаких каменных преград.

И тут же яркая вспышка осветила ущелье, ослепив их, но оба успели заметить в огненном всполохе шамана с бубном и искажённым безобразной гримасой лицом. В дикой пляске шаман ударил в бубен — он загрохотал, оглушая так, что разговаривать стало невозможно. Захлёстывая в палатку водяные потоки, гроза пыталась потопить пришельцев. «Хан Алтай!» — где и когда Роман впервые слышал эти звонкие и почему-то пугающие слова? В сознании его смутно всплыла картина раннего детства. Ему три или четыре года. Вечер. На берегу реки стоят калмыцкие чумы, и из их остроконечных макушек вьются струйки дыма. Вокруг горящих костров сидят люди, одетые в меховые одежды, а в середине круга пляшет страшный колдун. Подпрыгивая, он бьёт в бубен, лицо его обезображено дьявольской ужимкой, клочки звериных шкур развеваются в такт движений бесноватого старика. Испуганного Рому отец берёт на руки и торопится поскорее уйти от пугающей сцены. «Да, это он, это тот же страшный колдун!» — пришло осознание к Роману.

В злобном экстазе, выкрикивая непонятные слова и подпрыгивая, кружится шаман, ударяя в свой бубен, и с каждым его ударом хлещет новый заряд града и дождя. Словно гигантская коса взмахами бьёт по тайге, сечёт листья лопухов, не хуже шрапнели стучит по галечнику и голой земле. И пламя полыхает вспышками, хотя и не в такт с ливневыми потоками, а грохот шаманского бубна перешёл в ровный, но мощный и грозный рёв, заглушающий все