Он разорвал газету на полоски, свернул их в шарики и положил в камин. Вокруг построил пирамидку из хвороста и обложил более крупными дровами.

Она склонилась вперед в кресле, наблюдая за ним:

– И как это ты всегда знаешь, что делать? Он просиял:

– Мужчина должен уметь разводить костер. Что-то она сомневалась, что все мужчины это умеют. Майки достал зажигалку и поджег бумагу. Элли села

рядом с ним на ковер. Пламя начало разгораться.

– Дров там полно, – заметил он. – Можем и одежду высушить.

Он принялся расшнуровывать кроссовки. Интересно, бьется ли его сердце так же быстро, как у нее, подумала она. Вся ее одежда промокла насквозь. Что же, всю и снимать? Она стащила кроссовки и поставила их рядом с его ботинками на каминную плиту. Потом они сняли носки и положили рядом с обувью. Она расстегнула куртку, которую он ей дал, и, зная, что он смотрит, аккуратно повесила ее на спинку стула поближе к огню. У него под курткой была одна майка.

– Это у тебя татуировка?

По его плечу ползла маленькая зеленая змейка с красным языком. Он поднял руку, чтобы она лучше разглядела. Она провела пальцем по рисунку; он не сводил с нее глаз. Его кожа была мягкой, и ей не хотелось убирать руку. Но не могла же она гладить его плечо вечно, поэтому и положила руку на колени.

Они сидели и смотрели друг на друга. Он первый отвел взгляд.

– Тут никаких запасов еды нет, как думаешь? – спросил он.

– Вряд ли.

Он улыбнулся, как будто не верил ей:

– А ты покажи, где у вас кладовка.

Он оказался прав. В корзинке на полу они нашли картошку. Он завернул клубни в фольгу и бросил в костер. Ожидая, пока обед приготовится, они играли в детские игры – крестики-нолики, виселицу. Потом она нашла колоду карт и научила его паре игр, а он – ее. Они как будто попали в осаду и были заложниками.

Когда карты наскучили, они просто легли на спину у камина и стали смотреть в потолок. По четырем углам комнаты от сквозняка подрагивала паутина. Штукатурка потрескалась, а краска пожелтела – дед много лет курил трубку. Элли стало грустно.

Они долго лежали, не говоря ни слова и не касаясь друг друга. Она тайком подглядывала за ним. Было в нем что-то такое, отчего у нее кружилась голова: блеск темных волос, глубина карих глаз, а может быть, поза, в которой он лежал рядом с ней.

Все происходит по-настоящему, подумала она. Я не сплю.

Она хотела, чтобы он прикоснулся к ней. Хотела сказать: поцелуй меня, пожалуйста, скорее.

Но если она так скажет, он решит, что она доступная.

И вместо этого она произнесла: – Скажи, о чем думаешь.

А думал он о том, что, скорее всего, она никогда раньше не была с парнем. А он сам – с девчонкой, у которой до него никого не было. Почему это его так пугает? Лежа рядом с ней у камина, он испытывал волнение, и чем дольше они лежали, тем сильнее ему хотелось к ней прикоснуться. Но что, если он сделает шаг, неверно истолковав сигналы, а окажется, что она его совсем не хочет? Или сделает шаг, и окажется, что она его хочет, но все пройдет ужасно и она его возненавидит? А потом, когда ее будут спрашивать, как это у нее было впервые, она станет отвечать: ох, да кошмар просто.

Она к своему телу относилась как к чему-то особенному. Он еще на реке это заметил, и вот сегодня тоже: как она поправляла бретельку, или застегивала пуговицы, или одергивала платье, чтобы он ничего лишнего не увидел. Как будто прятала что-то, и тот, кто сумеет взглянуть на это, будет наделен особой привилегией. Вспомнилась фраза из фильма «Человек-паук»* про большую силу и большую ответственность. У него голова шла крутом.

* «Человек-паук» – серия фильмов о герое, наделенном сверхъестественными способностями.

– Про картошку-то мы забыли, – проговорил он. – Думаешь, готова?

Он вытащил клубни вилкой, а Элли тем временем принесла с кухни тарелки. Вернулась с солью, перцем и – о чудо! – запечатанным тюбиком сырного соуса.

– Нашла на полке для специй, – проговорила она с гордым видом. У нее лицо светилось.

Вместе они сели на ковер и стали есть, поставив тарелки на колени. Картошка удалась на славу.

– Хорошая идея была, – сказала она.

– Сюда приехать? Или поесть? -Обе.

Они улыбнулись. В ней была очень милая скромность, которая ему так нравилась. Ему казалось, что, когда он смотрит на нее, его сердце становится чище, как будто еще не поздно начать все сначала. Ты такая красивая, хотелось ему сказать. Но он не говорил, потому что знал, что этого недостаточно.

– Какой-то сомнительный соус, – проговорила она. – Совсем химический вкус. Ты в курсе, что, если положить маргарин на лужайку, ни один муравей к нему не притронется – не воспринимают его как еду?

Он рассмеялся:

– Откуда ты знаешь?

– На уроках естествознания говорили.

– А я вот со школы ничего не помню. Помню, любил только пищевые технологии, а все остальное казалось самой скучной тягомотиной, через силу слушать приходилось.

– Так прямо ненавидел школу?

– А ты разве не ненавидишь? Она пожала плечами:

Кое-что мне нравится, остальное приходится терпеть. А экзамены сдавал?

– Пять штук, но проходной балл получил только по пищевым технологиям и информатике.

– А готовился?

– Да не особо. У меня уже тогда дела поважнее были. Мама, сестры и все такое.

Она кивнула, но ничего не ответила.

– Дай мне свою тарелку, – сказал он. – Помою, когда доешь.

Пусть он не отличник, зато умеет разводить костер, готовить еду, убирать за собой, а это чего-то да стоит.

Вода в доме была, но ржавая – ждать, пока она станет прозрачной, пришлось долго. Он сполоснул тарелки, отряхнул их и поставил на место в шкаф. Стоит кому-то заметить, что они были здесь, и они больше не смогут вернуться, а ему этого так хотелось. В шкафу он нашел стакан, налил воды и выпил залпом. Вода была нормальной на вкус, хотя цвета по-прежнему странного. Он налил стакан доверху и отнес ей.

– Вот, – сказал он, сел на ковер и стал смотреть, как она пьет.

Ему нравилось наблюдать, как сокращается ее горло, слышать глотки. Нравилось так, что он придвинулся и положил голову ей на плечо.

Она рассмеялась:

– Что делаешь?

– Слушаю тебя.

Он чувствовал ее дыхание на своем лице.

– И как? – прошептала она.

– Прекрасно.

Потянувшись, чтобы поцеловать ее, он почувствовал себя наркоманом. А она столько думала об этом, столько мечтала, и вот это наконец случилось – его губы коснулись ее губ, и она словно медленно пошла ко дну. Она чувствовала биение его сердца близко к своей груди, пульсацию на его шее. Все это должно было случиться с самого начала; и зачем они потратили столько часов впустую, даже не прикасаясь друг к другу?