Как бы то ни было, но легенды существуют, и Карла – одна из них. Даже его возраст всегда считался тайной. Скорее всего, имя у него не настоящее.

Обстоятельств его прошлой жизни никто не знал, и установить это было бы невозможно, поскольку люди, с которыми он работал, имели обыкновение либо вскоре после этого умирать, либо держали рот на замке.

– Поговаривают, будто его отец служил в царской охранке, а затем объявился в чека, – продолжал Смайли. – Я не думаю, что это правда, но в принципе такое могло быть. Другая легенда гласит, будто он поваренком помогал на кухне в бронепоезде, бойцы которого сражались против японских оккупационных войск на Дальнем Востоке. Рассказывают, что профессиональному мастерству его обучал сам Берг – фактически Карла был его любимчиком, – а это сродни тому, что учиться музыке у… ох, ну у какого-нибудь великого композитора. Насколько мне известно, его карьера началась в Испании в тридцать шестом, по крайней мере, это зафиксировано документально. Он выдавал себя за журналиста-белоэмигранта, работающего на Франко; там он завербовал целую ораву немецких агентов. Это была чрезвычайно сложная операция, и, учитывая его молодость, он справился с ней блестяще. В следующий раз он всплыл в качестве офицера разведки в армии Конева во время советского контрнаступления под Смоленском осенью сорок первого. Его работа заключалась в том, чтобы наладить деятельность партизанских агентурных сетей в тылу у немцев. Попутно он обнаружил, что его радист переметнулся к противнику и передает ему все радиосообщения. Он перевербовал его обратно и с тех пор затеял свою радиоигру, в результате чего информация пошла в обоих направлениях.

Это была другая часть легенды, сказал Смайли: во время боев под Ельней благодаря Карле немцы нередко вели огонь по своим собственным передовым позициям.

– А между этими двумя появлениями, – продолжал он, – в тридцать шестом и сорок первом Карла посетил Великобританию. Мы думаем, он провел здесь шесть месяцев, но даже сегодня мы не знаем, правильнее сказать, я не знаю – под чьим именем и под какой «крышей». Что совсем не означает, что этого не знает Джералд. Но Джералд вряд ли станет нам об этом рассказывать, по крайней мере, без какого-то хитрого умысла.

Смайли никогда еще не разговаривал с Гиллемом подобным образом.

Раскрывать душу или читать длинные проповеди было отнюдь не в его привычках.

Гиллем знал Джорджа как довольно застенчивого человека, для которого, несмотря на все его тщеславие, общение вовсе не составляло первейшей жизненной потребности.

– Году примерно в сорок восьмом он угодил в тюрьму, а затем в Сибирь, даром что всегда верой и правдой служил своей стране. Лично против него у них ничего не было, просто случилось так, что он оказался в одном из тех подразделений армейской разведки, которое после очередной чистки прекратило свое существование. После смерти Сталина, – продолжал Смайли, – Карла был реабилитирован и, очевидно, направлен в Америку: когда летом 1955-го индийские власти арестовали его в Дели по подозрению в нарушении иммиграционных правил, выяснилось, что он только что прилетел из Калифорнии.

Позже в Цирке прокатился слух о его причастности к серии громких скандалов, связанных с государственными изменами в Великобритании и Штатах.

Смайли был осведомлен об этом лучше других.

– Карла к тому времени снова впал в немилость. Москва охотилась за ним, и мы подумали, что легко сможем склонить его к переходу на нашу сторону.

Именно за этим я и полетел в Дели. Поболтать с ним с глазу на глаз.

Ему пришлось прерваться ненадолго: приплелся полусонный парнишка-официант и спросил, все ли способствует их приятному времяпрепровождению. Предельно вежливо Смайли заверил его, что все в порядке.

* * *

– История моей встречи с Карлой, – возобновил он свой рассказ, – несет на себе отпечаток той эпохи. В середине пятидесятых Московский Центр буквально развалился на кусочки. Старших офицеров почти всех либо расстреляли, либо «вычистили», а тех, кто был рангом пониже, охватило какое-то массовое безумие. В результате среди военных Центра, работавших за рубежом, началось повальное дезертирство. Буквально отовсюду: Сингапур, Найроби, Стокгольм, Канберра, Вашингтон – откуда только они к нам не бежали, и поток этот не иссякал. Это, правда, была в основном мелкая рыбешка: связные, водители, шифровальщики, машинистки. Нужно было принимать какие-то меры – мы редко осознаем тот факт" что промышленность сама зачастую стимулирует свое перепроизводство, – и за очень короткий срок я переквалифицировался в некое подобие коммивояжера. Я стал летать по всему миру: сегодня в какую-нибудь столицу, завтра – на глухую пограничную заставу, один раз даже пришлось приземляться на палубу корабля в открытом море. И все это затем, чтобы отобрать нужных людей: кого-то отсеять, кого-то переправить в другое место, с кем-то договориться об условиях, поприсутствовать при первом допросе, проследить за окончательным назначением.

Гиллем все время наблюдал за Джорджем, но даже в этом безжалостном неоновом свете лицо Смайли не выражало ничего, кроме едва заметной тревожной сосредоточенности.

– Для тех из них, в чьих историях сходились концы с концами, мы разработали, если можно так выразиться, три варианта договора. Если степень допуска «клиента» не представляла для нас интереса, мы могли продать его другой стране и на этом поставить точку. Выставить на торги, как у вас сейчас говорят, – и как чаще всего сегодня поступают «головорезы». Еще мы могли запустить агента снова в Россию – естественно, в тех случаях, когда измена оставалась незамеченной русскими. И третий вариант: если ему везло, мы брали его себе, «потрошили» до основания и внедряли где-нибудь на Западе.

Обычно такие вопросы были не в моей компетенции – их решали в Лондоне.

Но заметь следующее. В то время Карла, или, как он себя называл, Герстман, был лишь очередным нашим «клиентом». Я изложил тебе его историю задом наперед, не хочу, чтобы ты подумал, будто я прибедняюсь, но ты должен уяснить – не забывая при этом всего того, что произошло между нами, или, скорее, даже того, что не произошло. – когда я вылетал в Дели, я знал о нем совсем немного, как, впрочем, и все остальные в Цирке. А именно: только то, что человек, назвавшийся Герстманом, получил задание наладить радиосвязь между неким Рудневым, начальником отдела агентурной разведки в Москве, и резидентурой Центра в Калифорнии, которая простаивала без дела из-за отсутствия средств связи. Это все, Герстману удалось провезти через канадскую границу контрабандный радиопередатчик, и затем он на три недели затаился в Сан-Франциско, вводя в курс дела нового радиста. Таково было наше предположение, и оно подтвердилось после проведенной ими контрольной серии сеансов радиосвязи. Для этой связи между Москвой и Калифорнией, – пояснил Смайли, – они использовали «книжный» шифр. А затем, в один прекрасный день, Москва передала прямой приказ…

– Все тем же «книжным» шифром?

– Вот именно. В том-то все и дело. Шифровальщики Руднева позволили себе расслабиться, а мы получили фору. Наши «пастухи» раскрыли шифр, и таким образом мы сумели завладеть информацией. Герстману предписывалось срочно покинуть Сан-Франциско и направиться в Дели. Там он должен был встретиться с корреспондентом ТАСС, вербовщиком из Центра, который случайно попался на китайскую " д е з у " и срочно нуждался в дальнейших инструкциях Почему они заставили его терзаться неизвестностью всю дорогу из Сан-Франциско в Дели, почему это должен был быть именно Карла и никто другой – это уже другая история. Если же говорить по существу, то, когда Герстман явился на встречу в Дели, «тассовец» вручил ему билет на самолет и сказал, чтобы тот немедленно ехал домой, в Москву. И никаких вопросов. Приказ исходил лично от Руднева и был подписан его оперативным псевдонимом. Это было уж как-то чересчур сурово даже по русским меркам.