Звали его Антонио Барсело, для друзей — Тони. Как водится, будь он французом, англичанином, чертом в ступе — о нем снимали бы фильмы и телесериалы. Но он имел, я извиняюсь, несчастье быть испанцем и родиться на Мальорке. Обычная историческая несправедливость. Этот парень — один из моих любимых моряков-огнеглотателей. У меня дома висит его портрет в рамочке, рядом с портретом его, так сказать, коллеги — Хорхе Хуана, а в Морском музее Мадрида есть картина, перед которой я всякий раз снимаю воображаемую шляпу: дон Антонио Барсело на шебеке почтовой службы берет в плен два алжирских галиота. Плавать он начал еще ребенком на кораблях своего отца — моряка торгового флота и корсара. Слава пришла к нему в 1736-м, когда он, девятнадцатилетний капитан шебеки, возившей почту из Пальмы-де-Мальорки в Барселону, решил, что в Средиземном море стало как-то очень уж тесно от североафриканских пиратов. Поскольку не было в те времена ни новостных телевыпусков, ни демагогов-правозащитников, к пиратам без долгих разбирательств применялась четырнадцатая статья морского артикула, гарантировавшая каждому из них новенький пеньковый галстук. И не было никого, кто бы соблюдал эту статью исправней, чем Тони Барсело. Министры господин Моратинос и госпожа Чакон ни за что не пригласили бы его на круглый стол. И хотя он начинал моряком торгового флота — в королевскую Армаду офицерами брали только юношей из хороших семей, — за годы службы, за годы грубой, опасной, бесшабашной моряцкой жизни он вырос от лейтенанта до адмирала.

И опять повторю — чертовски мне жаль, что в этой стране любителей откладывать на завтра никто так и не снял о нем фильма. И уже не снимет. Барсело сражался по всему Средиземному морю. Воевал с пиратами и корсарами и себе тоже выправил корсарский патент — с ошеломительными результатами. И так спокойно, без комплексов. Чин капитан-лейтенанта он получил, захвативши без единого выстрела алжирскую шебеку. Ему это стоило двух ранений. В период между 1762-м и 1769-м он отправил на дно 19 пиратских и корсарских североафриканских кораблей, захватил 1600 пленников и освободил более тысячи христиан-невольников. А почти десять лет спустя испанский поход на Алжир не кончился огромным поражением только благодаря его шебекам, которые плавали, почти прижавшись к берегу, и охраняли пляжи. Тогдашний Алжир был сегодняшним Сомали, и Барсело защищал рыбаков на свой манер: в 1783-м отправился туда с эскадрой, дал 7000 залпов по городу и сжег 400 домов. И глазом не моргнул.

Я уже сказал, что он был испанцем и расплачивался за это. Всю жизнь его окружали зависть и недоброжелательство. Его товарищи по Армаде на дух его не переносили и не знали, как ему нагадить. А друзей у него, естественно, не было. Этому способствовала и его прямая натура и отсутствие склонности к подковерной возне. Он был мужчина резкий, не больно-то ученый — умел, впрочем, написать свое имя, и ладно, — с суровыми замашками, к тому же глухой как пень из-за орудийного грохота. Не был он и смазлив — через всю физиономию у него шел шрам от сабельного удара. Обычное дело в его профессии. Но моряки его обожали, дрались за него как звери и готовы были идти за ним буквально в самое пекло. Он завоевал славу и трофеи, победил врагов, изумил самого короля и командовал эскадрой до 75 лет. Под конец жизни уехал к себе на Мальорку, где и умер, окруженный всеобщим уважением. Испания — редчайший случай в нашей истории — не повела себя как неблагодарная мачеха и щедро наградила его за службу. Слава его была так велика, что о нем даже песни распевали.

А теперь представьте себе, как бы он веселился, увидев по телевизору наши пляски вокруг Сомали.

Корабли, особенно парусные, — живые существа. Джозеф Конрад когда-то уподобил их людям. И те и другие, сказал он, живут в ненадежной стихии, подвергаются разным неуловимым, но сильным влияниям и хотят, чтобы вы оценили их достоинства, а не занимались выявлением их недостатков. Я убежден, что нет слов справедливее. Есть корабли неуклюжие, медленные, шустрые, есть томные, капризные, лукавые, старательные, есть наивные и неуправляемые. Есть корабли счастливые и несчастные. Даже в том, как они покачиваются на воде, потягивая за якорную цепь, чувствуется их характер. Есть корабли слабые, безвольно ожидающие твердой человеческой руки, есть и настоящие личности, способные принять в трудную минуту решения, необходимые для спасения собственной обшивки и шкур тех, кто у них на борту. Я собственными глазами видел, как посреди чудовищного ливня и внезапного ветра убийственной силы — анемометр подавился стрелкой на пятидесяти одном узле, а ветер все крепчал, — капитан одного парусника, ослепший от хлещущего почти горизонтально дождя, замешкался и не сразу запустил двигатель, убрал паруса и бросился к штурвалу, и в эту жуткую минуту его благородный корабль сам выбрал верное положение и замер в ожидании дальнейших указаний своего человека. Хороший корабль может сам о себе позаботиться, а в хороших руках он способен вообще на что угодно — ну, разве разговаривать еще не научился. Впрочем, для тех, кто чутко прислушивается к звуку, с каким нос корабля рассекает воду, и к тому, как волна разбивается о борт, как потрескивает обшивка, как дрожит такелаж и полощутся паруса, корабли обладают и даром речи. Поэтому, когда погода портится и становится по-настоящему не до шуток, опытный моряк начинает сыпать проклятьями — а нет бо́льших виртуозов, когда дело доходит до ругательств, чем моряки, — и обкладывает Бога (мать его в душу), и море, и свою собачью жизнь. Но никогда не ругает корабль.

И неудивительно, что у каждого корабля свое имя. Одно из любимых моих развлечений — читать надписи на борту и на корме. Если имя привлекает мое внимание, я его записываю. Некоторые имена связаны с неприятными воспоминаниями. Помню, как скверно мне пришлось из-за одного танкера между Миноркой и Сардинией, и точно никогда не забуду рыбацкий баркас из Санта-Полы — я шел под парусом, а сукин сын капитан торопился в порт и подрезал меня с бакборта буквально в метре от моего носа, на всю жизнь оставив у меня привкус бессильной ярости. Что касается спортивных судов, их имена, как правило, отражают характер, устремления или чувство юмора их владельцев. Есть имена непритязательные, скажем, «Скорлупка», есть музыкальные — «Сиртаки» моего кума Луиса Саласа, есть смешные — «Глумливый» и «Забавник». Нет недостатка в именах хищных — «Барракуда», «Акула»; нежных с претензией на изящество — «Мечта моя»; капитаны, не верящие ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, бесстрашно называют корабль «Бурей» или «Грозой»; те, что любят показывать зубы, — «Пираньей», а те, что считают себя лучше всех, — Love Machine. Встречаются плавучие памятники давно ушедшим временам, скажем, «Виера-и-Клавихо»[67]моего свойственника капитана Сисо. Владельцы, не желающие усложнять себе жизнь и называющие корабли «Лола», «Кармен», «Маноло» или «Энкарни», вызывают у меня почти что умиление, и такое же чувство я испытываю, когда вижу иностранные корабли, у чьих владельцев в момент крещения смешались в кучу языки и пейзажи: «Кароши витер», «Цыганка-мавританка», «Гишпанская фиеста». Есть в моем списке имен киноман Ventury Fox и нерешительный «Зависит».