начале 90-х годов. Мы не сотрудничали, но я ходил на их выставки, читал публикации, был знаком со многими правозащитниками, входившими в совет общества, — Людмилой Алексеевой, Львом Пономаревым, Сергеем Ковалевым.

А вот с одним из основателей «Мемориала» и председателем его правления Арсением Борисовичем Рогинским я познакомился уже в Израиле при трагических обстоятельствах.

В конце 2016 года мне позвонила депутат немецкого бундестага Марилуизе Бек, с которой я был знаком по ее борьбе за освобождение Ходорковского, и попросила помочь с организацией лечения Арсения Рогинского в Израиле. К сожалению, у него было очень тяжелое онкологическое заболевание, и первое время после приезда в Израиль он практически не мог ни с кем разговаривать. Но врачи сделали все, чтобы улучшить его состояние, так что вскоре мы с ним начали общаться и подружились.

Арсений Борисович произвел на меня колоссальное впечатление. Он был очень талантливым человеком и, не сомневаюсь, мог бы сделать блестящую академическую карьеру. Но он сознательно совершил свой выбор, отказавшись от жизни кабинетного ученого и посвятив себя миссии народного просвещения. Он являл собой пример профессионального историка и филолога, но прежде всего это был гражданин России, воспринимавший ее историю и историческую трагедию как свою личную.

Он тяжело переживал возрождение сталинизма в России, но это лишь укрепляло его стремление сохранить «Мемориал» как просветительскую организацию. Он не хотел превращать его в некую политическую оппозиционную структуру, противостоящую режиму, и старался вести диалог с властями. Увы, с тех пор давление властей на «Мемориал» только усилилось. С их точки зрения, любой человек и любая организация, которые позволяют себе иметь собственное мнение, расходящееся с официальными установками, становятся опасной оппозицией.

Мы с Арсением Борисовичем много говорили о работе «Мемориала», о проблемах, с которыми обществу приходилось постоянно сталкиваться в последние годы. Меня впечатлил подход Рогинского к отражению периода репрессий в СССР. Для него было важно не только оперировать огромными числами жертв сталинского режима, но и показать судьбу каждого человека, личную трагедию каждого узника ГУЛАГа, его родных и близких. Хотя статистику он знал и чувствовал, как никто другой.

Надо сказать, что за этот последний год своей жизни в Израиле изменился и сам Арсений Борисович. Он принадлежал к тем людям, которых я называю «русский интеллигент еврейской национальности». Конечно же, Рогинский никогда не скрывал, что он еврей. В фильме «Право на память» он вспоминает, как, входя в первый раз в тюремную камеру, тут же объявил ее сидельцам: «Я — еврей». Но при этом как человек, погруженный в русскую историю, в русскую культуру, он не особенно интересовался своими еврейскими корнями. Это было на периферии его мировосприятия. Мне кажется, что пребывание в Израиле — поездка в Иерусалим, встречи с израильскими друзьями — изменило его самоощущение, наполнило его новым содержанием и он почувствовал свою связь с землей Израиля и еврейским народом.

Уход Арсения Борисовича стал тяжелым ударом не только для его родных, близких и коллег, но и для всего демократического и правозащитного движения в России. Многие политические и общественные деятели со всего мира выражали соболезнования по поводу его кончины. Кремль многозначительно промолчал.

Дружба с Арсением Борисовичем, его взгляды и общественная деятельность привели меня к выводу, что и наш фонд должен внести свой вклад в борьбу с тоталитаризмом и сталинизмом.

Еще при жизни Рогинского мы решили снять фильм об антисемитской политике СССР в послевоенные годы. Это был не первый опыт: в 2002 году я оказал поддержку Александру Зельдовичу в съемках фильма «Процесс» о расстреле Еврейского антифашистского комитета в 1952 году.

На этот раз речь шла о фильме про «дело врачей».

Я уже писал, что в разгар антисемитской кампании моего деда Иосифа Невзлина уволили из ВМФ за его возмущенную реакцию на антисемитскую статью в «Правде». Многие тогда говорили, что ему еще повезло, ведь его только отправили в отставку, а не сгноили в лагерях. А другим нашим родственникам — Вениамину Хаимовичу и Соломону Хаимовичу Невзлиным — повезло меньше: оба брата были арестованы по «делу врачей».

Мы начинали съемки без окончательного сценария, понимая, что надо спешить: свидетели тех лет уходят из жизни. Врачи, арестованные в 1952 году, ушли из жизни давно, но оставались их дети и внуки, тоже весьма в почтенном возрасте. Так, мы успели снять дочку Берии, но не успели внука Сталина — Александра Бурдонского. Федор Лясс, сын врача Евгении Лифшиц, арестованной по «делу врачей», скончался через две недели после съемок.

Почти семьдесят лет прошло с тех пор, когда в Советском Союзе открыто проводилась антисемитская кампания. Но мы видели, насколько жива была память о тех кошмарных годах у наших респондентов. С какой болью, обидой и недоумением они рассказывали об аресте своих родителей, об обысках, об увольнениях с работы, из института, о страшной давящей атмосфере тех лет.

Снимали фильм в США, Израиле, Германии, России. Беседовали не только с пожилыми свидетелями той эпохи, но и с нашими молодыми российскими современниками, почитающими Сталина и оправдывающими его преступления. Я смотрел, с какой убежденностью они пытались доказать израильской съемочной группе, что Сталин не был антисемитом, что благодаря его поддержке появился Израиль, что просто так при Сталине никого не сажали и т. п., и все больше убеждался, что тема антисемитизма в России не утратила своей актуальности.

Еще в ходе съемок фильма мы начали собирать документы той эпохи, надеясь найти доказательства планов Сталина провести массовое переселение евреев в Сибирь и на Дальний Восток. По этому поводу среди историков существуют различные мнения. Одни, как, например, Джонатан Брент[130], считают, что Сталин планировал после судилища над «врачами-убийцами» осуществить массовое переселение советских евреев, другие, как Геннадий Костырченко[131], полагают, что таких планов не было, поскольку не сохранилось документов, рассказывающих об этом.

Лично я не сомневаюсь, что Сталин готовил геноцид советских евреев.

Соответствующие документы могли быть уничтожены, не говоря уже о том, что подобные распоряжения зачастую отдавались устно. Слухи о готовящемся выселении евреев циркулировали в СССР довольно долго. Страшно, что к этому были готовы и сами евреи, и многонациональный советский народ. Более того, воспринималось это как нечто само собой разумеющееся. Поэт Иосиф Бродский[132] вспоминал, как его родители продали в 1953 году пианино — не тащить же его в Сибирь? А в нашем фильме «Чужие» Хаим Венгер[133] вспоминал, как в их комнату в коммунальной квартире приходила русская соседка, которая рассчитывала, что она сюда переедет сразу после высылки еврейской семьи.

Вся логика событий