Так вот на этот праздник всегда дается специально приуроченная театральная постановка пьесы «Черный Джек» (полулегендарный герой местности вроде Робин Гуда), разыгрываемой актерами-любителями, по-нашему говоря, самодеятельностью. Перед началом спектакля на авансцену вышел мужчина и, поздравив собравшихся с праздником, объявил: «Господин такой-то, исполняющий такую-то роль, вчера сломал ногу и просит его извинить за то, что он будет играть на костылях». И играл! И большую роль! В гипсе и на костылях скакал по всей сцене и даже принимал участие в сценических битвах.

И уже, можно сказать, на днях я был в командировке в Минске и узнал, что в Русском драматическом театре идет моя пьеса «Гнездо глухаря». Захотел посмотреть, позвонил в театр, но администратор меня предупредил, что актриса Аксенова, играющая роль Искры, сломала руку и будет срочная замена. Каково же было мое удивление, когда я сразу же при открытии занавеса увидел в роли Искры именно Антонину Павловну Аксенову. Она так искусно замаскировала накинутым на плечи платком загипсованную руку, что я далеко не сразу заметил белизну гипса.

Я уж не говорю об истинном героизме, который проявляли наши актеры в войну, – об этом книги написаны.

Конечно, и среди актеров встречаются мелкие душонки, которые берут бюллетень, когда у них тридцать семь и пять или нарывает палец. Но это так, мелочь. Истинные актеры самоотверженны.

Вот и мы, в силу того что были актеры, а совсем не храбрецы, кричали: «Надо ехать, надо ехать!» И поехали. Пароходик был ненамного больше гуся и трещал как мотоцикл. Швыряло его, как ту Жучку, которая «то взлетая, то ныряя, скачет, лая впопыхах». Девушки (а большинство в нашей бригаде были именно представительницы нежного пола) зажмурились и попискивали от страха. А кораблик со скоростью, видимо, десять сантиметров в час пробивался к намеченной цели. Увы, ехали мы долго-долго. Вот уже и семь часов вечера – время начала концерта, вот и восемь, и девять, а кругом «вода и больше ничего!»

Прибыли мы в Пошехонье в четыре часа утра, когда совсем рассвело и водная гладь зеркально сияла тихой небесной голубизной, будто не она только что ревела, шаталась, буянила, как распоясавшийся хулиган.

Мы грустили: концерт сорвался. Нет, нас не материальная сторона беспокоила – этим заведовало наше костромское начальство, платившее нам не поконцертно. Было неприятно сознавать, что вчера зрители ждали, может быть, даже долго ждали. Играть сегодня можно только днем, так как вечером мы должны быть снова в Рыбинске. А возможно ли? Ну, раз приехали, посмотрим по обстоятельствам.

Невысокий травянистый берег был уже виден, а за ним мелькали и какие-то строения. Божественное раннее утро, полное сияния и чистоты. Ах эти хрустальные ранние утренние часы в верховьях Волги, полные величия и покоя! Глаз не оторвешь! Аж зубы ломит! Пароходик, фыркая, режет своим носиком литую воду.

А что там за темное пятно на берегу, недалеко от мостков, к которым мы, видимо, должны причалить? Смотри-ка, толпа, люди. Верно, должны куда-то ехать. Но не видно никакого другого парохода, даже баржи. А на нашу посудину можно взять только человек пятнадцать. Вероятно, что-то случилось.

Швартуемся. И толпа бросается к нам. Это зрители! Зрители, которые еще вчера пришли на концерт, ждали, а потом из клуба отправились к мосткам встречать наш корабль. Но ведь уже пятый час утра!

Я и сейчас, когда пишу эти строки, вспоминая те мгновения, ясно вижу этих людей, слышу деликатное негромкое гудение и испытываю странную дрожь. Они ждут. Они ждут начала представления.

Измученные долгой качкой, бессонной ночью, минуту назад вялые и бессильные, мы, как по волшебству, делаемся самыми юными, самыми свежими, воодушевленными, готовыми не только к актерской деятельности, но, кажется, и на подвиг. Нас почтительно ведут в гостиницу – небольшой деревянный дом, где женщина, чрезвычайно похожая на бабу из «Пошехонской старины», в широкой, длинной, темной в мелкую крапинку юбке, подвязанная под подбородок ситцевым платком и босая, проворно и старательно моет большой серой тряпкой пол в коридоре, видимо тоже узнав, что артисты прибыли.

Минут через тридцать – сорок мы, чистые и боевые, уже на сцене. Отдали все, что могли: пели, танцевали, читали, играли скетчи. Я не пел, не танцевал, только участвовал в скетчах, читал и исполнял обязанности конферансье.

Нам казалось в этот вечер (раннее утро!): все мы блестящи и талантливы. Провожаемые благодарными зрителями (ну и двужильные эти пошехонцы!), мы сразу двинулись на кораблик. Проводы. Махание рук. Отплывающий зеленый берег и крики оттуда: «Спасибо! Спасибо!» И наши ответные «спасибо» с корабля.

Все исчезает. В мгновение ока усталость валит нас с ног. Падаем. Просыпаемся у рыбинского причала.

Нет, я не видел Пошехонии. Не было времени. Жаль. Но всего счастья не вберешь. И на том спасибо.

Я сейчас припомнил еще один спектакль, на котором зрители тоже проявили себя необычно. Это было уже после войны. Я тогда работал в театре ЦДКЖ (Центральный Дом культуры железнодорожников), что в Москве на Комсомольской площади, рядом с Казанским вокзалом и напротив Ярославского. Это театрик, разъезжающий из края в край необозримой нашей страны, всюду, куда только могут катиться вагонные колеса. Театрик этот заслуживает отдельного рассказа. Он тоже дал мне столько светлых, неожиданных и прекрасных впечатлений, что я просто обязан буду написать главу под названием «ЦДКЖ», но потом, а сейчас только чуть-чуть обозначу контуры будущего рассказа.

Играли мы «Мачеху» Бальзака. Эта безотказная, огнеметная, бронебойная пьеса сражала наповал любого зрителя. Она одной железной рукой интриги сжимала сердце, другой перехватывала горло, и выдохнуть можно было уже только после финала.

Играли мы «Мачеху» в Средней Азии – в Узбекистане, в городе Ленинабаде. Большинство театров в Средней Азии открытые: жарко. Но южные вечера ранние, и начинать представление можно было не поздно.

Идет спектакль. И где-то примерно с его середины мы слышим, как ползут отовсюду странные шорохи, потом доносятся частые мелкие дробные удары по крыше сцены. Чувствуем: в атмосфере происходит что-то тревожное, грозное. Фалды занавеса, кулисы, падуги начинают тихо раскачиваться. Сильней, сильней… Свет прожекторов, освещающих сцену, медленно тускнеет и сеется как бы сквозь дымку. И зритель тоже как бы колышется. Это оттуда – из-за хребтов скалистых гор, что серыми фантастическими гигантами тянутся в небо на том берегу мутной, быстрой и тоже таинственной Сырдарьи, – сюда, к нам, летит вихрь из пустыни Гоби. Вихрь этот поднимает в воздух песок, сухие травы, коренья, ветки, мелкие камни, скорпионов и прочую пакость. Все это висит в воздухе, куда-то несется и по пути рассыпается; в данном случае сыплется на нас. Ветер крепчает. Костюмы трепещут на ветру, особенно пышные женские наряды Полин, Гертруды и Маргариты. Порывы ветра срывают реплики с губ и не доносят до партнеров.

Мы искоса поглядываем в зал. Зрители, тесно прижавшись друг к другу, образовав одно мощное ядро, не покидают своих мест.

Ветер крепчает. Спектакль идет. Зрители цепко держатся друг за друга. Я вижу, как наиболее предприимчивые отдирают от столбов большие фанерные рекламные щиты и сооружают над головами зонты-крыши.