– Нам туда, – говорю я.

Он идет с таким лицом, какое было у меня, когда я впервые вошла в собор Святого Павла. Отлив, лодки с трудом преодолевают течение, и я решаю дойти до поворота реки, чтобы переправиться там.

Идти вдоль Темзы очень приятно: дышится тут куда легче, чем в Саутуарке с его сточными канавами. Однако у Тристана лицо по-прежнему такое, будто он страдает от несварения желудка. Верно он из какой-нибудь деревушки в Новом Свете, коли городской воздух столь ему непривычен. А притом на барки, лодки и корабли он засматривается так, что я думаю, уж не из моряков ли он. Ему они все как диво – что королевская барка со стеклянными окнами, что навозные баржи, – и он задает вопросы, на которые я отвечаю, как могу. Я пытаюсь завязать разговор о нем самом, но он не спешит рассказывать о себе и о своем деле. Я покуда не настаиваю – все будет в свое время. Приучу его полностью мне доверяться и зависеть от меня во всем, а когда ему отчаянно понадобится моя помощь, потребую откровенности. Я такое проделывала уже не раз.

Мы идем через Пэрис-Гарденс. Слышно рычание медведей, лай собак, возгласы зрителей. Мне всегда смешно, что королева ездит сюда смотреть медвежью травлю, но ни разу не заглянула в «Глобус», сколько бы Вилль Шекспир не лизал ей зад, возводя напраслину на ирландцев.

Меньше чем на середине пути, там, где на нашей стороне начинается Нэрроу-Уолл, на другом берегу нам открылись все дворцы епископов и знати: Солсбери-Хаус, Судебные Инны, Арундел-Хаус и прочая. Я показываю их Тристану (разумеется, я все их знаю по разным делам в интересах вашей милости), но тот не таращится на них, как на Лондонский мост.

– В мое время все немного иначе, – только и говорит он.

Здесь Темза поворачивает к югу, и я, заслышав возглас лодочника: «Эй, кому на запад?» – сразу его окликаю.

– Перевоз будет стоить нам пенни, – говорю я Тристану. – Ты их заплатишь из тех денег, что я так ловко выманила для тебя у моего неумного кавалера.

Лодочник перевозит нас на другую сторону без особых злоключений. Тристан платит пенни, и вот мы уже в квартале от Кинг-стрит, под стеной дворца Уайтхолл, а прямо перед нами – таверна «Колокол». Одна из трех таверн, куда придворные победнее захаживают поесть, выпить, а иногда и кое за чем еще. Я предпочитаю Саутуарк, где мне все привычно и где я не привлекаю лишнего внимания, но, как вашей милости ведомо, немало времени провожу и здесь.

Последние гости уже заканчивали обед, так что в таверне царило затишье, странное после шумной суеты улиц и Темзы. Я кивнула Мэри, тамошней служанке. Мэри кивнула в ответ, затем приметила Тристана, подняла брови и глянула на меня одобрительно. Я подбежала к ней и спросила шепотом:

– Сэр Эдвард Грейлок здесь? Ты говорила, он часто у вас обедает.

– Да, здесь, и вы удачно пришли – он как раз доедает свою баранину.

Мэри кивнула на малого лет тридцати, который сидел один за столом подле двери; напротив него на другой стороне стола еще стояли неубранные остатки чьей-то трапезы. Был он высок, изящной наружности, но уж какой-то чересчур бледный и хрупкий – казалось, сильный порыв ветра его сломит. Волнистые каштановые волосы и розовые щеки придавали ему почти девичью красоту. Мне он был знаком по тем вечерам, которые я проводила с его знакомцами. Я, в свою очередь, сделала знак Тристану.

И тут Тристан начинает завоевывать мое доброе мнение. Ибо приступает он к сэру Эдварду с видом разом почтительным и развязным, чуть сгибает одно колено, склоняет голову, снимает шляпу и опускает к правой ноге, целует себе левую руку, молвит: «Дай вам Господь доброго дня, милорд» – и тут же застывает, точно каменный, в ожидании, когда сэр Эдвард его заметит.

Сэр Эдвард поднимает взгляд от бараньего пирога, смотрит на Тристана и, возможно, не хуже Мэри отмечает его мужское пригожество.

– Приветствую, сэр, – молвит он, не зная, какого Тристан звания, потому как по его сборному платью этого не угадаешь.

– Нижайше прошу снисхождения, милорд, – говорит Тристан так, будто и не из эпохи и краев, где не ведают гнета английской знати. – Я солдат удачи с острова Мэн и молю вас о милости.

Сэр Эдвард не велит ему убраться прочь, так что Тристан продолжает довольно твердым голосом:

– О вас говорят как о друге графа Камберлендского, с коим я желал бы свести знакомство, но не имею способа быть ему представленным.

– А сами вы кто, сэр? – спрашивает сэр Эдвард любезно, продолжая внимательно его разглядывать.

– Я зовусь Тристан Лионс, и я авантюрьер с острова Мэн, недавно возвратился с Явы.

– Авантюрьер? – переспрашивает сэр Эдвард в некоторой растерянности, затем любезно указывает на стул напротив себя. – Прошу садиться. Какое у вас дело до графа?

– Сэр, на Яве я свел знакомство с людьми графа Камберлендского и услышал от них о некоем выгодном предприятии, управление коим поручено графу, его олдерменам и рыцарям.

– Да, Ост-Индская компания, – отвечает сэр Эдвард.

– Истинная правда, милорд. Все мои друзья в дальних краях, и я не успеваю написать им и попросить рекомендаций до того, как граф отрядит сэра Джеймса Ланкастера в следующее плавание. Я был бы премного вам обязан, если бы вы сочли возможным меня представить. Я не могу измыслить лучшего вложения для полученного мною наследства.

Тут я чуть не расхохоталась, ибо Тристан говорил без всякого чувства, а так, будто он вырезан из торфа и лишь наполовину оживлен. Но далее, Ваша милость, он принялся расписывать яванский перец в таких выражениях, что, ей-ей, у меня потекли слюнки, хоть я этой пряности в жизни во рту не держала. И я, зная его истинное намерение, только дивилась ловкости, с какой он это намерение скрывает и ведет речь так, будто и впрямь хочет вложиться в предприятие графа Камберлендского, а не склонить к тому сэра Эдварда.

Сэр Эдвард говорит, он-де сожалеет, но сэр Джеймс отплыл еще в апреле, а Тристан просит его извинить и спрашивает, нельзя ли все же как-нибудь вложить средства в следующую экспедицию?

Затем он продолжает и, будто бы просто размышляя вслух, принимается расписывать чудеса Ост-Индии. Особливо он восхваляет пряности под названием куркума и шафран, которые идут на ласкающую взор желто-рыжую краску для шелка и хлопка – и ту и другую ткань в изобилии производит Ост-Индия. И сэр Эдвард ловит каждое слово, а затем говорит, что он-де и сам склоняется к тому, чтобы поговорить с графом о подобном вложении, а если Тристан придет снова дня через два, то он, сэр Эдвард, охотно ему ответ графа передаст. Тристан рассыпается в благодарностях, превозносит сэра Эдварда так, будто сэр Эдвард – король, а он, Тристан, крестьянин, и так продолжается до тех пор, покуда я (не получив за все время ни одного взгляда от сэра Эдварда), не увожу его из таверны.