Сама она, замерев, вскидывает голову и принюхивается.

— Нас чует, — шепчет Реджина.

Олениха не срывается с места, но подталкивает олененка дальше, и они исчезают в густой темноте, где их не разглядит даже луна.

— Вау! — выдыхает Томаш. — Ну, правда, вау!

— Да, — соглашается Сет. — Я и не думал…

Он не договаривает.

Потому что Реджина украдкой смахивает две случайные слезы.

— Реджина?

— Двигаем, — говорит она, вставая.

До дома они добираются длинным кружным путем. Деревья между домами тут разрослись на удивление мощно, и лунный свет пробивается едва-едва, словно на дне крутого каньона. Двигатель гудит далеко позади, на Реджининой улице их вроде бы никто не поджидает.

Район приличнее, чем у Сета, это заметно даже в темноте. Дома стоят обособленно, а не стена к стене, садики просторнее, улицы чуть шире. Сет вспоминает, что их дом — довольно большой и добротный — родителям оказался по карману только из-за близости к тюрьме.

— Ты тут выросла? — спрашивает Сет, сразу же чувствуя неловкость за удивление в голосе.

— Да. И даже в виртуальной утопии мы все равно были тут единственными чернокожими. О чем это говорит?

Они прячутся за очередным ржавеющим корытом на колесах, только классом повыше.

— Ничего подозрительного не вижу, — шепчет Томаш.

— Вроде нет, — говорит Реджина. — Но мало ли. Уж наверняка он умеет ждать дольше нашего.

— Для отдыха любой из этих домов сгодится, — намекает Сет. — Пустые кровати, скорее всего, везде есть.

— Да. — Реджина, сощурившись, вглядывается в улицу. — Но мой дом — моя крепость. Я свой дом не отдам.

— Кто бы сомневался. Только…

— Ох, ну боже ты мой! — Томаш встает. — У меня руки болят. Я хочу их промыть. Он или там, или нет, а если там, то все равно знает, где нас искать, и отыщет, куда бы мы ни смылись. А еще я злой и без сил.

Он топает по улице.

— Томми! — пытается остановить его Реджина, но мальчишка не оборачивается.

— Вообще-то он прав, — говорит Сет.

— Как всегда, угу, — ворчит Реджина, однако встает и идет следом.

Сет поднимается тоже. Да, Реджина не ошиблась насчет мигающих огоньков. Затылок Томаша светит не хуже маяка.

Что же все-таки случилось? Почему они вдруг зажглись? Почему его вдруг окунуло в самое худшее воспоминание Томаша? Непонятно и нелогично, однако, по крайней мере, улеглась эта круговерть в голове, все эти знания еще клокочут там, но пока не захлестывают.

Сет смотрит на затылок Реджины. Что будет, если так же подключиться к ней?

— Томми, подожди, — окликает мальчика Реджина у дорожки, ведущей к темно-кирпичному дому, скрытому за привычной мешаниной разросшихся кущ и грязи.

Реджина осторожно оглядывается, оборачиваясь вокруг своей оси — в точности, как и сам Сет в таких случаях, — но никаких преследователей в темноте не обозначается.

— Кажется, все спокойно, — говорит Томаш. — Пока. Реджина протяжно выдыхает, шаря глазами по фасадам соседних домов.

— Пока спокойно, — вполголоса подтверждает она.

— Стойте, — говорит Реджина у входной двери и, приоткрыв ее на миллиметр, вынимает обрывок бумаги. — На месте. Значит, до нас сюда никто не заходил, иначе бы вывалилась.

Она исчезает в доме, знаком велев Сету с Томашем подождать.

— Мы завесили окна, — объясняет Томаш, — чтобы нас не видно было снаружи.

Через минуту в глубине дома — в какой-то совсем дальней комнате — зажигается свет.

— Все. — Реджина появляется снова. — Сюда, быстро. Томаш пропускает Сета и подпирает ручку стулом изнутри.

Они оказываются в просторной гостиной, из которой наверх ведет лестница, а в дальней стене — дверь на кухню.

Прямо посреди гостиной стоит пыльный черный гроб в окружении диванов и кресел, словно журнальный столик.

— Пойдем, там есть еда! — Томаш, протискиваясь мимо гроба, увлекает Сета за собой на кухню.

Свет идет оттуда, из подвесного фонаря, поставленного в кухонный шкафчик — наверное, бывший буфет. Черный ход законопачен по периметру одеялами, чтобы не светило из щелей.

— Мы спим наверху, — говорит Реджина. — Там три комнаты, но в одной сейчас склад. Можешь поселиться с Томми, если хочешь.

— Я все равно обычно перебираюсь на пол в ее комнате, — театральным шепотом признается Томаш.

Реджина зажигает еще один фонарь и, подозвав Томаша к раковине, разматывает повязки. Промытые раны выглядят не так страшно. Несколько глубоких порезов и ожогов, от которых Томаш шипит страдальчески каждый раз, как на руки попадает вода, но теперь ему легче шевелить пальцами.

— Заживет, — говорит Реджина, вытаскивая из ящика старые кухонные полотенца и забинтовывая Томашу руки заново. — Хотя не мешает раздобыть каких-нибудь антибиотиков на случай инфекции.

— Еще раз не за что, обращайтесь, всегда спасу, — бурчит Томаш обиженно.

Реджина тянется в шкафчик за консервами.

— На разносолы не рассчитывайте, — предупреждает она, зажигая походную газовую плитку, почти такую же, как у Сета.

Томаш забинтованными руками расставляет тарелки, пока Реджина разогревает. Сет, чтобы не стоять без дела, разливает по чашкам воду из супермаркетовских бутылок. Все молчат. Голова у Сета по-прежнему забита под завязку, и, если расслабиться, его опять парализует в попытке все это понять. Он удерживается только постоянным, неимоверным, изматывающим усилием. Сет подавляет зевок. Подавить второй уже не хватает сил.

— Та же фигня, — ворчит Реджина, ставя перед ним тарелку кукурузной каши пополам с какой-то лапшой в соусе чили.

— Спасибо.

Реджина с Томашем усаживаются на низкие стулья, Сет устраивается на полу. Разговаривать по-прежнему не тянет, и в какой-то момент, подняв глаза, Сет видит, что Томаш уже спит — с пустой тарелкой на коленях, откинувшись головой на дверцу кухонного шкафа.

— Я знала, что это не молния, — говорит Реджина тихо, чтобы не разбудить Томаша. — Но чтобы такое…

— Я тоже не представлял.

— Куда уж тебе, — сухо бросает она.

У Сета вырывается обреченный вздох:

— Чем я тебя цепляю? Я же извинился за все.

— Извинения приняты. — Реджина ставит пустую тарелку на стол. — Давай замнем на этом.

— Ни за что.

— Вот в этом и дело. Тебе непременно нужно до всего докопаться. В этом ты весь! Взять хотя бы гениальную мысль, что мы с Томми тут исключительно затем, чтобы тебя выручать. Потрясающий эгоизм! Ты не думал, что, может, наоборот, это ты нам послан в помощь?