но мои дети и внуки имели возможность учиться у вас, господа. И во-вторых. До тех пор, пока весь прибор и все, что с ним связано, не будет защищено оформленными по всем правилам привилегиями и патентами, как российскими, так и в Европе и САСШ, в печать и в разговоры с вашими коллегами не должно проскользнуть ни слова о проводимой работе. Я не хочу, чтобы какой-нибудь британский или североамериканский проходимец похитил заслуженную славу у вас, а значит и у России. Работайте спокойно, если будут любые просьбы, то обращайтесь к моему секретарю, он предупрежден о приоритетности в решении подобных вопросов. Я верю в ваш гений и жду результатов.

Через два месяца, Менделеев и Хвольсон с гордостью продемонстрировали императору Михаилу II фотоизображения скелета морской свинки. Помимо поздравлений, крупной премии и награждения орденами обоим ученым предложили продолжать работы в особой лаборатории в Минном классе, но после подписания бланка со следующим текстом:

«Я, нижеподписавшийся, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом перед святым его Евангелием в том, что хочу и должен его императорскому величеству… верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови… Всякую вверенную тайность крепко хранить буду… В заключение сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего…» Подписи были заверены личным духовником государя и подполковником Ивановым, который стал руководителем секретной части, срочно введенной в штат Минного класса в рамках новых, естественно, сверхсекретных работ.

В это же время мы решили пойти еще дальше: Подполковнику с такой редкой среди аристократии фамилией было поручено рассмотреть заявки на привилегии за последние двадцать пять лет, в первую очередь отвергнутые, а также те, что лежали «мертвым грузом», составить из них краткую опись – название, автор, краткий смысл. Кроме того, подобную опись ежемесячно давать по новым заявкам. Независимо от того, одобрены они или нет. И к государю на стол. Государь лично будет отбирать наиболее интересные и передавать их в ведение Анилинового комитета, который уже окрестили Менделеевским. Для чего сей комитет расширил штаты, пригласив не только химиков, но и ученых в других отраслях. Ну а в том, что среди прочего мы будем просовывать идеи из будущего никто, естественно, царя-батюшку заподозрить не мог. Не царское это дело – придумки сочинять!

Глава пятая

Время пришло!

У судьбы нет причин без причины сводить посторонних.

Коко Шанель

Санкт-Петербург. 24 марта 1880 года

ЕИВ Михаил II

Сколько свободного времени у государя? Да его нет совершенно. Если работать, а не в ворон стрелять, конечно. Очень много времени занимает выполнение религиозных обрядов. Никак не мог примириться с этим, пока однажды не снизошло. Не знаю, что это было, бубнил молитвы, механически, глядя в молитвослов, также механически обмахивал себя крестным знамением, произнеся последнее «Аминь», устало опустил руки. И тут мне показалось, что икона Владимирской Божьей Матери (один из ранних списков чудотворной иконы) мигнула мне, и слеза… Слеза? Я как-то очумело подошел поближе к иконе, думал, что это глюки от усталости. Почудилось… Да и что тут не почудиться? Я подошел почти вплотную. Под золотым окладом было спрятано все, кроме лика Богоматери и младенца Иисуса. И я увидел маленькую капельку влаги у уголка левого глаза Девы Марии. Трезвым разумом циничного атеиста из позазавтрашнего века я понимал, что от перепада температур бывают такие природные явления и на старых досках появляются капли влаги. И что из этого? Но во мне было какая-то частица и того, другого, Михаила Николаевича, который твердо верил, что видит истинное чудо. Но мы оба решили не говорить об этом никому ни слова. Этот случай как-то меня успокоил, и я перестал раздражаться от православных обрядов и необходимых молитв. Походы на службы, не только в домовую церковь, но и в один из соборов, по выбору, перестали меня напрягать. А вот сегодня, у Исаакиевского собора оно и случилось.

Я проезжал вместе с Ольгой в карете, направляясь домой. Мы наносили несколько частных визитов, в том числе к господину Менделееву, которому я назначил аудиенцию на двадцать шестое. Но хотелось поговорить приватно, и это нам удалось.

Погода баловала. Приближение весны – это еще не капель, но снег уже не такой плотный, уже чувствуется, что тепло не за горами. И воздух становится каким-то другим. Если бы не холод, идущий с Финского залива, весна бы уже началась, а пока только ее преддверие, ожидание чуда. Но ожидание чуда тоже прекрасное чувство. Настроение у меня было более чем хорошим, потому позволил себе просто созерцать столицу из окна блиндированной кареты, сопровождаемой казаками лейб-гвардейцами. Неподалеку от Исакия я увидел немалую толпу народу, которая медленно передвигалась наперерез моему кортежу. Заинтересовавшись и увидев, что сие скопление народу ведет себя спокойно, да и несколько полицейских около нее пребывают в бездействии, я приказал остановиться и вышел из кареты. Ольга замерла, как она потом сама призналась, от испуга не могла ни слова сказать, ни пальцем пошевелить. Телохранители тут же выросли рядом, а толпа замерла и стала похожа на студень: вроде как стоит, а шевеление внутри нее происходит. Когда до людей оставалось метров десять, они как-то раздались в стороны, и я увидел пожилого человека, который стоял босиком на мостовой, в одной рубахе и простых полотняных штанах, без шапки. На поясе и руках его были стальные вериги. Память подсказала, что это крестьянин Александр Михайлович Крайнев, который стал торговать, разбогател, а потом раздал все свое имение бедным и отправился странствовать, я слышал о нем, будучи наместником на Кавказе. Александр несколько раз совершил пешее паломничество в Иерусалим.

И прозвали его Странником, один из последних юродивых, божьих людей.

– Благослови тебя Господь, Странник, божий человек, – обратился я к нему, когда подошел достаточно близко.

Он был росточка ниже среднего, вытянутое морщинистое лицо, небольшие умные глаза, почти выцветшие, так и не понял, какого они были цвета, нос крючком, потрескавшиеся губы, всклокоченные волосы, вот и весь облик, оставшийся в моей памяти. Да! Взгляд! Это да, какое ощущение было при его взгляде, сказать не могу… Как будто сама Богородица смотрит на тебя через этот взгляд. До костей пробирает!

– Плакала девочка наша? Плакала, тезка, я знаю…

Он говорил тихо, так, что даже охрана, отошедшая по моему знаку на несколько шагов, ничего услышать не могла.

– Крови не боишься? Много ведь кровушки прольется… Много…

– Не боюсь, божий человек. Напрасно лить не буду, но если