Не знаю, с чем это было связано – с восхищением собственной деятельностью или влиянием кокаина, – но меня, признаюсь, вдохновили Колины речи. Он выражал в поэзии все, о чем я думал, и вдохновлял меня на новые мечтания. Я видел, как мы, поэт и ученый, меняем весь мир. Те марширующие футуристы казались лишь хвастливыми подмастерьями. У них было мало общего с этим замечательным человеком.

– Я хотел бы прочитать ваши стихи, – сказал я.

Коля рассмеялся:

– Это невозможно. Садись, выпей еще абсента. Я зимой сжег все свои стихи. Они не дотягивали до нужного уровня – всего лишь подражания Бодлеру и Лафоргу. Нет никакого смысла добавлять второсортные стихи к той куче, которая уже завалила наш город. Я подожду, когда кончится война, или наступит революция, или случится армагеддон или апокалипсис, и тогда снова начну писать.

Он опустился на большой диван посреди комнаты и взял бутылку.

– Ты уже допил?

– Если больше не осталось… – Я коснулся рукой своего бокала.

– Наслаждайся. Почему бы и нет? Если эта война продолжится, если апокалипсис действительно настанет, у нас больше не будет абсента – только полынь, и то если повезет. – Черный рукав простерся в мою сторону, черная перчатка сжала горлышко фляги. Желтая жидкость полилась в высокий бокал. – Пей, мой ученый друг. За поэзию, которую ты вдохновляешь.

– И за науку, которую ты вдохновишь. – Он заразил меня своим энтузиазмом.

Я выпил.

Ипполит исчез и, недовольный, вскоре появился снова, в достаточно обычном, хотя щеголеватом костюме; он сказал, что пройдется до «Танго», чтобы подыскать себе компанию, так как ему стало скучно. Коля любезно простился с ним. Затем, задержавшись у двери, Ипполит произнес:

– Лучше сразу скажи, когда мне вернуться домой?

– Когда будет угодно, дорогуша! – Коля оставался спокойным. – Мы с Дмитрием Митрофановичем будем обсуждать ученые дела.

Ипполит нахмурился, застыл в нерешительности, потом все-таки ушел, но через минуту вернулся.

– Я мог бы еще куда-нибудь пойти, – заметил он.

– Как пожелаешь, Ипполит. – Коля обратился ко мне с вопросом: – Хочешь пойти в «Алое танго»? Или тебе скучно в подобных местах?

Я сообразил, что «Алое танго» – это заведение вроде тех богемных кафе, что я посещал в Одессе, в которых всегда можно добыть кокаин, и, должно быть, проявил излишнее нетерпение, ответив:

– Не думаю, что мне будет там скучно.

Коля сказал Ипполиту:

– Увидимся там через пару часов.

Дверь хлопнула. Коля вздохнул.

– Красота нынче дешева, Дима. И, как правило, неотделима от дурных манер. Какая радость – встретить ученого человека!

Я был очарован этим облаченным в черное призраком, этаким русским Гамлетом. Я окончательно расслабился. Несомненно, абсент заставил меня раскрыть, почти тотчас же, истинную цель моих поисков.

– Ты наркоман? – удивился Коля. – Ну и ну! Людям начинают открываться лучшие стороны жизни. В конце концов, происходит революция!

– Хочу отметить, – гордо произнес я, – что я не совсем обычный студент политехнического и не очень известен. Мой жизненный опыт – не только опыт аудиторий.

Коля извинился, продемонстрировав хорошие манеры.

– А что ты делал до политехнического?

– Жил в Киеве, – ответил я, – летал на машине собственного изобретения.

– В столь юном возрасте? Где же теперь аэроплан?

– Не аэроплан – это было нечто совершенно новое. О нем писали в газетах.

– Ты прилетел на этом в Питер?

Я рассмеялся:

– Нет, я потерпел крушение. Мне нужно время, чтобы усовершенствовать проект. Но когда это случится – полечу.

– А куда ты отправился после?

– На некоторое время – в Одессу. Я уже получил небольшой практический инженерный опыт, а в Одессе приобщился кокаину и плотским утехам.

Я, должно быть, казался ему немного наивным, но он не подал виду.

Я рассказал Коле, что с тех пор о развлечениях мне пришлось забыть, так как я сосредоточился на занятиях и рассчитывал преуспеть, несмотря ни на что. Сообщил, что ради этого я начал снова использовать стимуляторы и успешно продолжал работать – развил теории, которые удивят настоящих ученых, но не рассчитывал, что они произведут впечатление на скучных, унылых поденщиков, которые сейчас преподают в институте. И надеялся, что Цыпляков поможет мне раздобыть еще немного кокаина.

– Ты Сережин друг?

– Просто знакомый.

– Так что тебя интересует скорее сам «la neige»[76], а не место, откуда он падает? – Коля добродушно улыбнулся.

– Точно.

– Что ж, нет ничего сложного в том, чтобы раздобыть немного. Особенно во время войны. Бог знает, как они могут обеспечивать всех воинов, поэтов и ученых тем, что им необходимо в эти трудные голодные времена. Тебя не интересует морфий?

– Я никогда не увлекался опиатами. Мир грез – не спасение для меня. Я намерен принести в мир свои грезы.

Его обрадовал такой поворот беседы. Он плеснул мне остатки абсента.

– Надеюсь, что ты не осудишь меня, если я скажу, что иногда принимаю морфий. Когда нужно удалиться от мира, наркотики могут помочь.

Я тогда не вполне понимал то, что хорошо знаю сегодня: кокаин – стимулятор, но морфий – убийца. Я никогда не пользовался успокоительными средствами. Слишком коротка дорога от сонных галлюцинаций до холодных объятий смерти; от рая на земле до подлинного ужаса. Не зря поляки говорят: как от ада ни беги, все равно в него попадешь.

Я допил остатки абсента.

– Должен заметить, что не пользуюсь наркотиками ради удовольствия. Они мне нужны, чтобы поддерживать работу тела и разума.

– И ты не боишься, что сойдешь с ума, работая так много?

– Это возможно, но я способен владеть собой.

– Вдохновение и безумие, мне кажется, весьма схожи. – Коля направился к буфету и вытащил фарфоровое блюдо с белой крышкой, отлитой в виде Пьеро, глядящего на полумесяц. – У меня здесь есть немного. Кажется, недурного качества. Сейчас приходится быть осторожным: морфий очень популярен, так что полно жуликов, которые смешивают кристаллы со всем, что попадает им под руку. Следует проявлять осторожность. Ты не сталкивался с подобным в Одессе, перед войной?

– В Одессе есть пара жуликов, – пошутил я.

– Я слышал.

Он взбодрил меня так же, как когда-то Шура. И даже лучше. Ведь Коля был искушенным литератором, театральным критиком, автором статей в толстых журналах, человеком, наделенным вкусом, чувством собственного достоинства и глубоким пониманием жизни, умеющим разглядеть интеллект и творческий потенциал. Мне пришло в голову, что он считал себя скорее агентом талантов, чем, собственно, талантом. Николай казался одним из тех выдающихся незаменимых людей, которые вдохновляют других добиваться лучших результатов, причем не важно, в какой области.