Но Маля уехала. Вспоминая, бабушка Колышко махнула наливку до дна. Она помнила, как уезжала подружка. Доктор Вайс тоже тогда уехал, тот, что с самого детства лечил ее ангину. Очень он восхищался немцами, мол, культурный народ, в жизни ничего плохого евреям не сделают. Отец бабушки Колышко уговаривал его: «Пан доктор, только не подписывайте, только не сознавайтесь». А он свое: «Да что вы, право слово, немцы — народ культурный». Говорят, в Двикозах отравился на платформе. Не вошел в вагон, решил умереть именно таким образом. Она видела из окна, как его ведут, страшно плакала, потому что очень привыкла к доктору, а доктор в их окна так смотрел, так смотрел, словно проститься хотел, но мать не пустила. Потом шла пани Кельман с близнецами, четырехлетними куколками. Немец застрелил одну из них, так под их домом девочка и осталась. Что за люди, что за народ такой, стреляет, когда ребенок плачет, мать держит малого ребенка, а этот подходит и стреляет. Вечером вернулся отец, сказал, что столько собралось знакомых, хотели хоть кого-нибудь спасти, хоть кому-нибудь руку подать, вырвать из толпы, но никакой возможности не оказалось — всех оцепили.

А Маля уехала. Говорили, что все они были в Двикозах, что она споткнулась и через ров не перепрыгнула, немцы его выкопали напротив станции, чтобы проверить, кто сильный, кого можно взять на работы. Но ведь невозможно, чтоб Маля не перепрыгнула, она была ловчее всех.

Никогда больше у нее не было такой подружки.

8

Когда его высадили у калитки и пожелали доброго вечера, он чуть было не вцепился им в горло. Скоты, жалкие скоты из низов, ублюдки, деревенщина. Прокурор тоже хорош. Путать гомиков от соцреализма! Да и чему тут удивляться, поди, в избе у него только трилогия и стояла[108].

Он вошел в дом, бросил куртку на вешалку и, не зажигая света, налил себе полстакана «Метаксы». У него была слабость к приторному греческому бренди. Сел в кресло, закрыл глаза. Не прошло и пяти минут, как выл белугой. Он знал теорию, знал, что все еще пребывает в фазе неверия[109], но иногда сквозь неверие, сквозь убежденность, что все это лишь игра, обман, и как только закончится спектакль, все будет как прежде, — нет-нет да и пробивалась доводящая до потери сознания чудовищная боль. Тогда на него обрушивалась волна воспоминаний, перед глазами вставали картины последних месяцев, их самые счастливые минуты и, пожалуй, самые счастливые минуты его жизни. Эли пьет кофе, рукав свитера натянут на ладонь, чтоб не обжигал стакан. Эли читает книгу, ноги забросила на спинку дивана. Эли накручивает волосы на палец. Эли купается, волосы в пучок, голова покоится на подушке из пены. Эли шутит. Эли болтает. Эли кричит на него. Эли, Эли, Эли.

Внезапно он осознал, что не один в гостиной. Глаза его настолько привыкли к сумраку, что разглядели духа — темную фигуру, погрузившуюся в кресло в самом углу. Фигура шевельнулась, встала и медленным шагом направилась к нему. С его стороны было намного светлее — с улицы просачивался желтый, рассеянный туманом свет фонарей, — и он все отчетливее различал черты лица пришельца, пока не узнал его.

— Я ожидал тебя, — проговорил он.

вторник, 21 апреля 2009 года

Ровно в 10.00 весь Израиль замирает на две минуты, торжественно отмечая Йом а-Шоа, День Катастрофы. В Освенциме проходит Марш живых, участвующий в нем вице-премьер Израиля сравнивает политику Ирана с политикой нацистской Германии. Иранская прокуратура предупреждает, что всем авторам порнографических сайтов грозит смертная казнь. В Белоруссии уволен тренер хоккейного клуба — его команда рискнула выиграть у команды Александра Лукашенко, до сего времени непобежденной в соревнованиях отечественного масштаба, только россияне устраивали ей настоящий разнос. Польские депутаты принимают правительственный отчет о подготовке к Евро-2012 (выглядит все неплохо), минфин, опасаясь серьезных налоговых вычетов, не соглашается, чтобы родители, состоящие в гражданском браке, отчитывались по налогам с учетом ребенка, а вроцлавские женщины-пожарные жалуются, что им не разрешают выезжать на пожар только потому, что у них нет своей женской раздевалки. Тем временем они не против переодеваться и в мужской, а их коллеги — тем более. Погода такая же, как вчера. Солнечно и холодно.

1

— Да чего уж там, прочту, что понаписали в «Твоем уикэнде»: «Тридцатилетняя, раскрепощенная, ищу мужчину или мужчин, возраст 55–65, готовых к эротическим экспериментам без обязательств». И этакая мордочка ученицы, просто смех берет. «Девушка би, куни, золотой дождь, привязывание и чуть-чуть насилия понарошку». И снова мордочка с прищуринкой. И мой номер телефона. Можете себе представить, что происходит, если в такой газетенке появится объявление, дескать, баба ищет потасканного мужика для эротических забав? Половина Польши звонит, другая — эсэмэсками заваливает. Вот, полюбуйтесь, это объявление из интернета двухнедельной давности: «С удовольствием поразвратничаю эсэмесками, в деревне с ума сойдешь от тоски, а я бы хотела маленько помечтать и смочить свою хлопотунью».

— Хлопотунью?

— Так в Подлясье называют… ну, вы поняли. Но это не конец. «Пиши, ответим на все сто, даст Бог, и эмэмэс вышлем. С превеликою охотой, парни из ZK[110]». Вы, конечно, знаете, что такое ZK?

— Я же прокурор.

— Ну да. После такого я два дня кряду каждые пятнадцать минут получаю сообщения, порнуху этакую, но все так уныло. И почему каждый второй зек должен писать, что вставит через решетку. Что у них там, правила такие? Мода? Только не советуйте сменить номер, я его и так то и дело меняю, состояние угрохала, и все равно то же самое. Я ведь в торговле работаю, без телефона не могу, у меня контрагенты, оптовики. И всё хуже и хуже, люди жалуются, что связи нет, а как ей быть, если у меня каждую неделю новый номер. Думала, пройдет, но этому конца не видно. Поэтому я и хочу составить официальное заявление о совершении, то есть заявление о подозрении в совершении преступления, и пусть эту шлюху, что с чужими мужиками развлекается, наконец посадят.

Прокурор Теодор Шацкий с большой симпатией относился к дамочкам, которые так колоритно тараторили, как в свое время, при социализме, тараторили королевы рынков. Они напоминали ему мать, и он знал, что за всеми этими словечками, кудряшками, перстеньками и ворсистыми костюмчиками, вечно украшенными брошечкой с янтарем, обычно кроется золотое сердце и органическая неспособность сделать людям пакость. От этого ему тем более стало грустно, но ничего утешительного сказать пани Згожельской, сидящей по другую сторону его стола, он не мог.

— Во-первых, вы должны с этим пойти в полицию. Дело подпадает под кодекс правонарушений, и даже прими я от вас заявление, все равно этим займется полиция, а потому незачем заниматься лишней бумажной работой.