Суммы, вырученные за картины, разочаровывали. Так, портрет королевы Шотландии Марии работы Федерико Зукарри, стоивший, по словам Кента, сто фунтов, ушел за четырнадцать. Зато впечатляющий успех имела супружеская кровать с пологом на четырех стойках — она была продана за семь фунтов пятнадцать шиллингов. Чуть меньше — семь фунтов ровно — принесли умывальник и кое-какие аксессуары из спальни. Удалось продать и столовое серебро общим весом двести пятьдесят унций, более пятисот книг, несколько ящиков вина, включая золотистое и светлое шерри, светоскоп (при газовом освещении он мог проецировать увеличенные картинки на стену), два телескопа, несколько железных садовых скамеек и стульев, прекрасного жеребенка-одногодка. Исключительно терпкий, с отличным ароматом портвейн урожая 1820 года ушел по одиннадцать шиллингов за бутылку, кобыла — за одиннадцать фунтов пятнадцать шиллингов, экипаж — за шесть фунтов, а чистопородная олдернейская корова коричнево-желтоватого цвета, дающая жирное молоко, — за девятнадцать. Домашний орган Кентов приобрела методистская часовня в Бекингтоне. Некий мистер Пирмэн из Фрума купил кровати Констанс и Элизабет Гаф, а также колыбель Эвелин, в которой младенцем спал Сэвил, — по фунту за каждую. Таким образом, в целом набралось около тысячи фунтов. Кроватка, из которой был похищен Сэвил, на торги не выставлялась — на тот случай если она попадет в «комнату ужасов» Музея восковых фигур мадам Тюссо.

Во время торгов у одной женщины украли кошелек с четырьмя фунтами, и хотя люди Фоли заперли все двери в доме, устроили тотальный обыск и даже арестовали подозреваемого, найти воришку так и не удалось.

Последний ребенок Сэмюела и Мэри Кент, Флоренс Сэвил Кент, родилась уже в новом доме 19 июля 1861 года. На протяжении всего лета фабричное начальство раздумывало, куда бы пристроить Сэмюела. Вакансии имелись в Йоркшире и Ирландии, но было опасение, что ни там, ни там работать он не сможет — уж слишком сильно была настроена против него местная общественность. Но в октябре освободилось место заместителя фабричного ревизора на севере Уэльса, и Кенты переехали в Лланголлен, в долину Ди.

Одна англичанка, проживавшая в 1861 году в Динане, писала впоследствии в «Девайзес газетт»: «Я лично никогда Констанс Кент не видела, но все мои знакомые описывают ее как некрасивую девочку с невыразительным лицом и рыжеватыми волосами, ни глупую, ни умную, ни жизнерадостную, ни угрюмую, отмечая в ней лишь одну особенность, а именно: она была исключительно нежна и добра к маленьким детям… Она была самой незаметной из всех учениц школы». Собственно, именно к этому Констанс изо всех сил и стремилась, ее даже называли другим именем — Эмили, хотя все знали, кто она и откуда. Констанс сразу же сделалась жертвой сплетен и издевательств со стороны соучениц, и уже к концу года Сэмюел передал ее под опеку монахинь женского монастыря, расположенного в окрестностях этого городка.

На какое-то время Уичер исчез из поля зрения широкой аудитории, занимаясь исключительно делами, вряд ли способными привлечь общественное внимание. Лишь одно из них попало в поле зрения прессы — осуществленная им поимка священнослужителя, подделавшего завещание дяди и получившего таким образом шесть тысяч фунтов. Младший коллега Уичера, Тимоти Кавано, в ту пору скромный секретарь в аппарате комиссара полиции, утверждает, что убийство в доме Кентов просто доконало «лучшего работника, когда-либо служившего в отделе расследований лондонской полиции». Это дело «только что не разбило сердце бедного Уичера — он вернулся в Лондон совершенно подавленным. Это был для него настоящий удар — впервые комиссар, да и не только он, усомнился в его способностях». Если верить Кавано, то участие в расследовании убийства сильно изменило и Долли Уильямсона. Он вернулся из Уилтшира другим человеком — куда только делась его веселость, склонность к розыгрышам и опасным забавам. Он стал подавленным и замкнутым.

Летом 1861 года Уичеру было поручено первое после событий в доме на Роуд-Хилл расследование убийства. На первый взгляд дело было простым. 10 июня в Кингсвуде, неподалеку от Райгита, графство Суррей, была обнаружена мертвой пятидесятипятилетняя Мэри Холлидей, служившая экономкой в доме местного приходского священника. Судя по всему, она стала жертвой грабежа — ей засунули в горло чулок, чтобы не могла позвать на помощь, и она задохнулась. Налетчик или налетчики оставили в доме следы: деревянную дубинку, несколько мотков пеньковой веревки, обмотанной вокруг кистей и щиколоток убитой, пачку бумаг. В ней, оказались, между прочим, два письма — одно от знаменитой немецкой оперной певицы, к другому — с извинениями, — подписанному неким Адольфом Кроном, прилагались документы на имя Иоганна Карла Франца из Саксонии.

В распоряжении полиции имелось описание двух иностранцев, одного невысокого и темноволосого, другого повыше и посветлее: их видели в пивной, затем на поле рядом с домом священника, наконец, в лавке, где они покупали точно такую же веревку, какая была обнаружена на месте убийства. Описание высокого полностью совпадало с приметами, отмеченными в документах. За поимку подозреваемых, скорее всего упомянутых Крона и Франца, была объявлена премия в двести фунтов стерлингов.

Уичер отправил сержанта-детектива Робинсона к Терезе Титьен, той самой прославленной оперной певице, чье письмо было найдено в доме священника. Она жила в собственном доме, недалеко от Паддингтонского вокзала. Хозяйка показала, что около недели назад на пороге ее дома появился молодой высокий немец со светло-каштановыми волосами и, ссылаясь на безденежье, попросил помочь ему добраться до Гамбурга. Она обещала покрыть его дорожные расходы и выдала гарантийное письмо. Уичер велел Уильямсону проверить расписание пассажирских судов, отплывающих в Гамбург, и навести справки в австрийском, прусском и ганзейском посольствах и консульствах.

Еще несколько констеблей были направлены в Уайтчепел, один из беднейших районов лондонского Ист-Энда, известный своими сахароварнями. Здесь находили ночлег множество бродяг из Германии. Некоторые из них были подвергнуты допросу, но всех пришлось отпустить. Об одном из такого рода подозреваемых, взятом 18 июня, Уичер писал в отчете: «Хотя кое-какие приметы и совпадают с описанием одного из тех двоих, что замешаны в убийстве миссис Холлидей, не думаю, что он имеет какое-либо отношение к этому делу».

Но уже на следующей неделе Уичер докладывал Мейну, что он все-таки обнаружил Иоганна Франца в Уайтчепеле: им оказался двадцатичетырехлетний немец-бродяга, выдававший себя за какого-то Августа Зальцмана. Впрочем, сначала Уичеру никак не удавалось найти свидетелей, способных подтвердить, что это действительно один из двух немцев, виденных ими в Кингсвуде. Напротив, как Уичер докладывал Мейну 25 июня, «этого господина показали трем жителям Райгита и Кингсвуда, ранее видевших в этой местности двух иностранцев, и ни один из них не смог его опознать. Далее он был представлен для опознания констеблю Пеку, также обратившему внимание в Саттоне на двух незнакомцев в утро убийства. Так вот он также заявил, что этот человек ему незнаком. Тем не менее у меня нет сомнений, что мы имеем дело с „Иоганном Карлом Францем“, тем самым, что обронил свои документы в доме приходского священника, и поскольку двух иностранцев видели в округе и другие жители, я прошу дать указание сержанту Робинсону доставить их в Лондон на предмет опознания задержанного». Уверенность Уичера, хотя ее можно, если угодно, назвать и навязчивой идеей, оправдалась. 26 июня свидетели из Райгита подтвердили, что подозреваемый и есть один из тех двух иностранцев, виденных ими в пивной и в москательной лавке. После чего Уичер объявил, что «вполне готов» предъявить обвинение.