Подписка особого времени не заняла, и над псевдонимом мальчишка особо голову не ломал — назвался Серовым, по девичьей фамилии своей матери. Глядя, как аккуратно мальчишка выводит диктуемый Коротковым текст, старательно пряча под этой аккуратностью азарт, Бабуш испытывал чувство вины и неловкости. Возможно, причиной всему была молодость Александра Козинцева, или все проистекало от того, что где-то на улице, нервно смоля папиросы, вышагивал дядя паренька, и этого дядю Бабуш хорошо знал. Александр Козинцев был несовершеннолетним и еще не обладал избирательным правом, поэтому вербовка его была возможна лишь по распоряжению начальника управления, но разве можно было сомневаться после; недавнего разговора, что такое разрешение обязательно будет дано? Не хотелось даже задумываться над судьбой тезки, чем он будет занят, когда шпионы в Свердловске кончатся, а пособники немцев основательно и надолго сядут в тюрьму, если только их не приравняют в ходе следствия к шпионам и тем самым диверсантам-подрывникам, о которых говорилось в недавнем указе, и не поставят к стенке. Резонно было мыслить, что ежели один коготок увяз, то вскорости увязнешь в этом увлекательном и полном перестуком деле по самое «не хочу». Но — работа!

— Встречаться будем здесь, — сказал Коротков. — Позвонишь вот по этому телефону, спросишь меня или Александра Николаевича. Скажешь, что это Серов звонит насчет поезда. Назовешь время отхода. Это время и будет временем нашей встречи. Все понятно?

— Ага, — сказал парень, восторженно глядя на оперативников. В хорошей сказке пацан жил, не заманчивое ли дело — ловить шпионов? И не понимал дурачок, что любая сказка имеет свой конец, который обычно недалеко уходит от грубой и грязной реальности. Одно дело следить за кем-то и искать улики его шпионской деятельности и совсем другое — узнать, что твоего противника по увлекательной] шпионской игре повесили. И что характерно — за шею, а это очень мешает жить. Дышать невозможно.

— Дяде своему ни слова, — строго сказал Коротков, собирая морщины воедино. — Что ему надо будет знать, мы сами расскажем. А ты ему ничего не говори, ты, парень, теперь на службе, и все, что тебе по роду этой службы станет известно, всегда является государственной тайной. Усек?

Парнишка снова часто закивал. Бабуш опять почувствовал угрызения совести. Ох, втравливал он мальчишку в историю! Что и говорить, своим детям Александр Николаевич подобной судьбы никогда бы не пожелал!

— Ты поспокойней, — сказал Коротков. — Волнение — оно дело такое. Пойди успокой дядьку, поговори с ним, водки, если нужно, выпейте. А я пока Шурику инструктаж сделаю. Все-таки с серьезными людьми ему общаться придется, надо, чтобы шарики в голове в правильном направлении вращались. Лады?

Молодой Козинцев смотрел на Короткова заворожено, как зритель в цирке смотрит на факира, вынимающего из черного цилиндра живого кролика. Мальчишка, чего с него взять.

Бабуш неторопливо оделся и вышел на двор.

Козинцев нервно мерял шагами расстояние от дверей черного входа до ворот. Туда и обратно и снова туда, хотя расстояние это он уже, наверное, зазубрил наизусть. На Бабуша он посмотрел исподлобья.

— Ну, — хрипло выдохнул он. — Поговорили?

— Поговорили, — кивнул Бабуш. — Сейчас его проинструктируют, ну и все. Поехали ко мне. Посидим немного, выпьем, посмотришь, как я живу.

— Настроения нет. — Козинцев отвел взгляд в сторону. — Да и пора мне уже. Только мальчишку не запутайте в своих делах. А то ведь оно как бывает: сначала человек у вас в помощниках, а потом его — раз! — и на тюремную шконку для полного комплекта. У вас ведь тайны сплошные, вам надо, чтобы этих ваших клиентов и в тюрьме освещал кто-нибудь. Только не надо! — повысил он голос в ответна движение Бабуша. — Я ведь тоже не мальчишка, Николаич, не первый год на белом свете живу. Возражать, конечно, я не могу, все-таки государственные интересы блюдете, но ведь и ты смотри — хлопнут мальчишку, сам же потом сна лишишься, переживать будешь. А может, и не будешь — хрен знает, какая у вас, блюстителей государственных тайн, шкура, может, из пушки ее не прошибешь. Бабуш смотрел, как Козинцев уходит по улице, рассуждая о чем-то сам с собой, на ходу размахивая руками, потом вдруг вспомнил, что оставил племянника в музее, и повернул назад. Бабуш терпеливо ждал. Козинцев подошел к дому, но во внутренний дворик заходить не стал.

— Шурку позови. — потребовал он.

— Да здесь я, дядя Ваня, здесь! — отозвался, выходя на крыльцо, племянник. — Ну, чего ты волнуешься? Нормально все.

Странное дело, но большинство людей после беседы с сотрудниками МГБ терялись, словно надламывалось в них что-то, неуверенность в них появлялась. А Козинцев-младший совсем в другую сторону изменился. Солидность какая-то в нем появилась, словно старше он стал. И не на год, на два, больше бери, — на весь червонец. Не пацан уже шел рядом с дядей, а молодой, но уверенный в себе мужик.

Бабуш смотрел им вслед, а на душе у него было погано, словно они с Коротковым нагло и бессовестно обманули кого-то. Он еще пытался как-то оправдать себя, а тем более Короткова. Не для себя же старались, интересы страны требовали, чтобы Козинцев-младший им помощь оказывал. Но все равно погано было на душе. И во рту почему-то было паскудно — словно мыло сосал.

Он вспомнил, как совсем недавно они с Иваном Козинцевым парились в бане, как бежали голыми по колючему снегу, как позже сидели в доме и пили ароматный самогон, настоянный на кедровых орехах, и с тоскливым наслаждением понял, что больше уже такого не будет, с кем-то другим еще может быть, а вот с Козинцевы м-старшим никогда не повторится тот вечер: сегодняшняя вербовка, хоть и была она необходимой и единственно правильной, разрушила сложившееся между ними доверие и приязнь друг к другу.

— Николаич, — сказал появившийся на крыльце Коротков. — Чего нахохлился? Все будет путем. Иди забери свою шапку, нам уже в управлении пора показаться.

Что сказать? Каждый опыт не только прибавляет человеку новые знания, этот опыт еще и лишает человека чего-то — излишней доверчивости, наивного взгляда на мир, непосредственности, которая живет в человеке. И тут уж ничего не поделать — приобретения и утраты сбалансированы между собой, они тесно увязаны, и порой даже трудно сказать, что больше дает человеку — обретения или утраты?

Оперативная работа не терпит сантиментов.

Уже на третий день в рабочем деле агента «Серов» появилось первое сообщение. Источник оперативной информации сообщал, что из Верхнего Тагила в мастерскую прибыл высокий плечистый инвалид, был он на костылях, а приметы его агент «Серов» изложил так, что без фотографии можно было представить себе этого инвалида, который около часа сидел в закутке у заведующего Фрамусова, оживленно о чем-то спорил с ним, а потом вместе с Фрамусовым уехал по направлению к центру. Вернулся Фрамусов один через два с половиной часа и, как это показалось источнику, был он очень взволнован.

Источник «Серов» не знал, что за мастерской осуществлялось наружное наблюдение, поэтому оперативники визит Васены засекли, более того, оно сопроводили Фрамуи Васену в адрес, поэтому знали, что были они в доме восемь по улице Шейкмана, не удалось только, засечь квартиру, которую они посетили. Дом был двухэтажным, и на все его восемь квартир приходился один подъезд. Тем не менее простым анализом жильцов Бабуш и Коротков легко вычислили квартиру. Особого труда это не составило — ответственной квартиросъемщицей квартиры номер пять в этом доме являлась Хвостарева Серамида Степановна, сводная сестра благодетеля, уже хорошо известного МГБ.