— Наверное. Я как-то не думал над этим.

— А я очень много думал и еще не решил… Диккенс верил.

— Наверное.

— Да-да, это очевидно во всех его книгах. Вы переубедитесь.

Днем мистер Тодд начал сооружать крест на могилу негра. Под его рубанком твердое дерево скрежетало и звенело, как железо.

И вот наконец, когда Тони уже шесть-семь ночей кряду не била лихорадка, мистер Тодд сказал:

— Теперь, я думаю, вы улучшились и можете посмотреть книги.

В одном конце хижины к свесу крыши было приделано некое подобие помоста, тем самым образовав нечто вроде чердака. Мистер Тодд вскарабкался наверх по приставной лестнице. Тони полез за ним, шатаясь от слабости. Мистер Тодд пристроился на помосте; Тони остановился на последней ступеньке и оглядел чердак. Перед ним громоздились тюки, перетянутые тряпками, пальмовыми листьями и сыромятными веревками.

— Очень трудно не пропустить к ним червей и муравьев. Две связки совсем сгинули. От них, правда, помогает одно масло, индейцы умеют его делать.

Он развернул ближайшую пачку и передал Тони переплетенную в телячью кожу книгу.

Это было одно из первых американских изданий «Холодного дома».

— С чего начать, не имеет важности.

— Вам нравится Диккенс?

— Ну конечно, не может быть иначе. Нравится — это слабо сказать, ведь я только их и слышал. Сначала мне читал отец, после него негр… теперь вы. Я их слышал не один раз, но я с ними никогда не скучаю: всегда узнаешь и замечаешь что-то новое — столько людей, столько разных событий, столько разных слов… У меня есть все книги Диккенса, кроме тех, которые отведали муравьи. Чтобы прочесть их, два года мало.

— Столько я у вас не пробуду, — беспечно сказал Тони.

— Надеюсь, это ошибка. Какая радость снова их услышать. Мне кажется, каждый раз они мне причиняют все больше удовольствия.

Первый том «Холодного дома» спустили вниз, и днем состоялось первое чтение.

Тони всегда любил читать вслух — в первый год после свадьбы он прочел Бренде несколько книг одну за другой, пока в минуту откровенности она не созналась, что для нее это сущая пытка. Читал он и Джону Эндрю зимой под вечер, когда мальчик ужинал в детской перед камином. Но такого слушателя, как мистер Тодд, у него еще не было.

Старик сидел верхом в гамаке напротив Тони — сверля его глазами и беззвучно шевеля губами, он повторял каждое слово. Когда в романе появлялся новый персонаж, он говорил: «Скажите еще раз его имя, я его забыл» или «Как же, как же, я ее помню. Она потом умрет, бедная». Он то и дело прерывал Тони вопросами, но вовсе не о деталях быта, что было бы естественно — порядки в канцелярском суде или общественные отношения в ту пору были ему явно непонятны, но, по-видимому, нисколько его не занимали, — а только о персонажах.

— Объясните мне, почему она это сказала. Она правда так думает? Она упала в обморок, оттого что ее нагрел камин или оттого, что прочла в этом письме?

Он от души смеялся всем шуткам, смеялся он и во многих других местах, которые Тони вовсе не казались смешными, просил повторить их по два-три раза, а позже, когда они читали про страдания бедняков в «Одиноком Томе», слезы скатывались у него по щекам на бороду. Замечания он отпускал самые незамысловатые: «По-моему, Дедлок очень гордый человек» или «Миссис Джеллиби не в достаточном количестве заботится о своих детях».

Тони получал от чтения почти такое же удовольствие, как и мистер Тодд.

К концу первого дня старик сказал:

— Вы прекрасно читаете и произносите несравнительно лучше негра. И потом вы лучше объясняете. Я могу подумать, что я снова с отцом.

После каждого сеанса он учтиво благодарил гостя:

— Я получил сегодня огромное удовольствие. Какая печальная глава. Но, если память меня не уводит, все повернется хорошо.

Однако, когда они принялись за второй том, Тони начали приедаться восторги старика, к тому же он окреп, и им овладело беспокойство. Он не раз заводил разговор об отъезде, расспрашивал о каноэ, дождях и можно ли достать проводников. Но мистер Тодд делал глухое ухо и на вопросы не отвечал.

Однажды, перелистывая оставшиеся страницы «Холодного дома», Тони сказал:

— А до конца книги еще далеко. Надеюсь, я успею ее дочитать до отъезда.

— Разумеется, — сказал мистер Тодд, — не беспокойте себя зря. У вас с достатком хватит времени ее закончить.

И Тони впервые уловил в словах хозяина некую угрозу. Вечером, перед закатом, за нехитрым ужином из кассавы и вяленой говядины, Тони возобновил разговор об отъезде:

— Знаете ли, мистер Тодд, пора бы мне вернуться к цивилизации. Я и так слишком злоупотребил вашим гостеприимством.

Мистер Тодд склонился над тарелкой, хрупая кассавой, и ничего не ответил.

— Как по-вашему, скоро мне удастся достать лодку?.. Я говорю, скоро мне удастся достать лодку, как по-вашему? Я вам бесконечно благодарен за все, что вы для меня сделали…

— Друг мой, если я и помогал вам, вы чрезмерно заплатили мне чтением Диккенса. И не надо больше об этом говорить.

— Что ж, очень рад, что вы получили удовольствие от наших чтений. Я тоже, однако мне и в самом деле пора подумать о возвращении…

— Вот-вот, — сказал мистер Тодд, — тот негр был точно такой. Только об этом и думал. Но умер здесь…

Назавтра Тони дважды заводил разговор об отъезде, но хозяин всячески увиливал. В конце концов Тони сказал:

— Извините, мистер Тодд, но мне настоятельно необходимо получить от вас ответ. Когда я смогу достать лодку?

— Здесь нет лодки.

— Ну и что — индейцы могут ее построить.

— Вам придется выждать дождей. Сейчас в реке нет достаточно воды.

— И долго надо ждать?

— Месяц… два…

Они докончили «Холодный дом» и близились к развязке «Домби и сына», когда пошли дожди.

— Мне пора готовиться к отъезду.

— Нет-нет, это невозможно. Индейцы не делают лодки в сезон дождей — у них водится такое суеверие.

— Вы могли бы меня предупредить.

— Разве я это не упомянул? Совсем выронил из головы.

На следующее утро, пока мистер Тодд хлопотал по хозяйству, Тони, изобразив по мере сил, что слоняется без дела, ушел через саванну к индейским хижинам. На пороге одной из них сидела группа пай-ваев. Когда Тони подошел, они не подняли на него глаз. Он обратился к ним на макуши: за время путешествия ему удалось перенять несколько слов, но пай-ваи никак не обнаружили, понимают они его или нет. Тогда он нарисовал