И вдруг я подумал, что тоже могу кое-что показать Полю — то, что связывало меня с мужским братством и мужественностью, — познакомить с организацией, охватившей своей сетью всю планету, а также с великим человеком, японским наставником, который как раз на этой неделе приехал в наш клуб и который был намного известнее простого министра. Я прекрасно осознавал, какой огромный подарок сделаю старому другу, открывшему для меня столько нового на сельскохозяйственной выставке.

«Хочешь пойти сегодня вечером со мной на кендо?» — «Можно было бы и сходить, — ответил Поль и спросил: — А что, вообще-то, это такое?» И я стал рассказывать ему все, что знал о кендо, о происхождении этой старинной борьбы, ее правилах, этике, а также о ребятах, с которыми вместе занимался, о дантисте, менеджере из телефонной компании, здоровяке, бросившем все и уехавшим в Японию; и по мере своего рассказа я неожиданно для себя обнаруживал, что у моих приятелей, в общем-то, полно хороших качеств, и мне уже казалось, что я довольно часто присоединялся к их посиделкам после тренировок, о которых тоже рассказал Полю и которые теперь находил очень интересными.

Я не был полным ничтожеством, мои приятели были старше меня, они уже работали, жили настоящей взрослой жизнью, и я видел, что мой рассказ производит впечатление на Поля, может, он даже немного мне позавидовал, так как после окончания школы бросил заниматься спортом. «У нас на факультете есть футбольная команда, — сказал он, — но довольно слабенькая, мы играем, чтобы расслабиться». Он не приставал ко мне с расспросами об учебе, и я был признателен ему за это. «Если Раф об этом не говорит, значит, на то есть причины», — представлял я ход его мыслей, ведь на таком молчании и была построена наша дружба. Даже в самых двусмысленных ситуациях, как в случае с Элодией, когда он сидел на краю тротуара, обхватив голову руками, с окровавленным коленом, он все-таки не спросил, чем я с ней занимался, хотя она была его подружкой, его первой женщиной. Точно так же я не спросил его, почему он решил прокатиться, оставив нас дома наедине, как его угораздило упасть с велика, и почему он теперь сидит на земле, уставившись на колесо, и никого не зовет на помощь. Я помог ему подняться, и мы вместе зашагали к моему дому, я рассуждал о том, как починить велосипед, а он согласно кивал, не обращая внимания на стекавшую в носок тонкую струйку крови.

И тем вечером, когда мы шли после выставки и время от времени подфутболивали, словно мяч, валявшийся под ногами рекламный проспект, которыми были усыпаны все близлежащие улицы, мне казалось, что это все та же улица нашего детства, только растянувшаяся в длину до самого Парижа. А еще мне казалось, что я, занятый всем чем угодно, давно позабыл, что такое быть естественным и счастливым.

Когда Поль шагал со мной рядом, ко мне возвращалось то состояние беззаботности, которое я испытывал в детстве. Я был уверен в настоящем и в ближайшем будущем, которые были привязаны друг к другу, как вагоны поезда. Я больше не вспоминал, какое незнакомое стало у него лицо, когда он отошел от меня, чтобы пропустить кортеж и приблизиться к министру, и каким четким голосом произнес: «Поль Мишо, студент-агроном» и «В Лионском, господин министр».

Я сказал ему адрес клуба, время начала тренировки, объяснил, как проехать на метро, после чего он, пообещав не опаздывать, отправился на встречу к своему отцу.

Я не подумал о девушке со ступенек, которая, как всегда, должна была тоже прийти туда. А нужно было. Даже когда я о ней забывал, она все равно была где-то рядом, как бабочка, шуршащая крыльями.

Ты, вероятно, не знаешь, Наташа с острова Реюньон, но в окрестностях моего городка бабочки почти полностью исчезли из-за злоупотребления пестицидами. Они исчезли точно так же, как васильки на лугах и маки на склонах тропинок, и когда нам в школе показывали коллекции бабочек, собранные предыдущими поколениями, то эти бабочки казались нам такими же экзотическими существами, как колибри и орангутанги.

Однако в любой, самой страшной катастрофе всегда находятся выжившие счастливчики. Бывало, летом мы видели, как в воздухе появляется маленькая желтая бабочка и, махая крылышками, садится то на дикий ячмень, растущий на склонах фермы, то на какое-нибудь растение в огороде, — в общем, на все, что растет в деревне и на что я обычно не обращал внимания. И, может, никогда бы не понял, отчего дрожат стебельки и венчики, если бы не прабабушка Поля, любившая, несмотря на почтенный возраст, повозиться в огороде. «Смотрите, смотрите же!» — однажды воскликнула она срывающимся от волнения голосом. «Что, что случилось?» — удивленные и слегка испуганные, закричали мы. «Бабочка, черт подери!» Не знаю, отчего так всколыхнулась ее душа, может, увидев желтую бабочку, она вспомнила свою далекую молодость и поэтому горестно застенала: «Сволочи, всё загубили своими изобретениями!» Затем она принялась восторженно воспоминать: «Вы и представить не можете, деточки, какие раньше летали бабочки — огромные, с ладонь, а какие яркие, разноцветные, — таких красивых Бог уже не сотворит!»

От волнения ее ладонь сильно дрожала, старушка явно искала поддержки у своей дочери, бабушки Поля, прислушивавшейся к нашему разговору. «Бабуля правду говорит», — подтвердила она, и бабуля, довольная, что ее слушают и не противоречат, заявила властным тоном, как когда-то, в те времена, когда была настоящей хозяйкой в доме: «И правильно поступает наш боженька, что оставляет при себе яркие краски, люди не заслужили их, это уж точно, со своими проклятыми изобретениями!» А тем временем бабочка, перелетавшая с цветка на цветок, то складывала, то расправляла как веер свои нежные крылышки, и вдруг прямо у нас на глазах исчезла, словно то была и не бабочка вовсе, а простой отблеск солнечного света.

Обычная желтая бабочка, понимаешь, Наташа, но аккуратно уложенная в гумусной яме моей памяти, чтобы в один прекрасный день удобрить мои метафоры. Что, ищешь сравнение, Рафаэль, так как тебе трудно нарисовать образ девушки? Вот, смотрите, забытая маленькая бабочка расправляет свои нежные крылышки и порхает в потоке сознания, чтобы в конце концов оказаться в литературных сетях. Ну же, Наташа, засмейся, я хочу услышать твой задорный смех! Правда в том, что мне не удалось толком «рассмотреть» внезапно появившуюся рядом со мной девушку, которую я знал всего несколько недель и которая в итоге сломала мне жизнь. Я долго блуждал в потемках, месье, блуждал до тех пор, пока не рассказал вам о детском воспоминании, которое без всякой причины всплыло в моей памяти, и теперь, вздохнув с облегчением, могу продолжить рассказ о ней.

Анна, правда, не была блондинкой и носила одежду не ярко-желтых, а, скорее, приглушенных тонов, но как ей шло сравнение с бабочкой!

Вот только я совсем не подумал о ней, когда приглашал Поля в спортзал. Пока я давал ему необходимые разъяснения, где и когда мы встретимся, в моем сознании бабочка Анна сидела со сложенными крылышками на ступеньках, готовая в любую минуту расправить их и взлететь. И, может быть, я пересмотрел бы свои планы на вечер, не произнеси неожиданно Поль: «Так они все же сходили на бал?»

Черт побери! «Что ты хочешь этим сказать?»

Значит, все это время, пока я рассказывал ему о кендо, описывал, как театральный художник, интерьер со всеми деталями: мечами, костюмами, шлемами, такими же великолепными, как экспонаты на стендах в музее, — все это время, что я расставлял на сцене героев, хвалил их силу и скорость, повторял их самые удачные высказывания, упоминал, словно мимоходом, их профессии, марки автомобилей, страны, которые они посетили, в общем, всё, что делало таким притягательным мир взрослых, — а в завершение собирался преподнести сюрприз — живую легенду, нашего японского учителя, Поль, хоть и слушавший меня, ни на мгновение не забывал о своем вопросе. Ни рукопожатие министра, ни моя великолепная сценография не смогли отвлечь его.