— Значит, ты в конце концов решился покинуть свой остров и навестить наш прекрасный край.

Таниос переступил с ноги на ногу раз, потом другой. Возможно ли, чтобы он в свой черед тоже угодил в ловушку?

— Твой бедный отец! Он стоял там, где ты сейчас, в точности на том же месте. И я велел принести ему кофе, такой же, как этот, что ты пьешь сейчас.

Ноги уже не держали Таниоса. Все это не могло быть реальностью. Однако же как предположить, что делегаты от европейской коалиции, английский корабль, торжественная встреча в Сайде — только комедия, разыгранная затем, чтобы заманить его в сети! Даже подумать смешно, он это понимал, снова и снова повторял себе. Но ему было страшно, нижняя челюсть у него прыгала, да и сознание колебалось и мерцало.

— Сядь, — обронил Селим.

Он сел. Тяжело плюхнулся. И только после этого взглянул на дверь. Там стоял на страже солдат, удрать бы ему не удалось.

Как только Таниос уселся, Селим без единого объяснительного слова вышел через единственную дверь, а второй солдат, напротив, вошел — можно было подумать, что это брат-близнец первого: те же усы, те же мощные квадратные плечи, тот же кинжал за поясом — обнаженный.

Взгляд Таниоса задержался на нем лишь на миг. Потом он засунул руку во внутренний карман своего жилета, чтобы достать текст, который на корабле так прилежно переводил с английского и вскоре должен был «зачитать». Он порылся в кармане. Еще раз пошарил. Встал. Стал хлопать себя по груди, по бокам, по спине, даже ноги прощупал до самых каблуков. Ни следа документа.

Тут уж он вконец потерял голову. Как будто эта бумага придавала реальность его миссии, а ее исчезновение превращало все в чистую иллюзию. Он разразился проклятиями, завертелся на месте, стал расстегивать пуговицы… Солдаты разглядывали его, упершись ладонями в свои широкие пояса.

Потом дверь отворилась, появился Селим, держа в руках пожелтевшую влажную бумагу, свернутую трубочкой.

— Я нашел это в коридоре, ты ее обронил.

Таниос стремительно протянул руку. Этот детский жест, схвативший пригоршню воздуха, вызвал только презрительную усмешку. Как же он мог потерять эту бумагу? Или, может быть, Селим держал у себя на службе агентов с особо проворными пальцами?

— Я пришел от нашего эмира. Я сказал ему, кто ты и при каких обстоятельствах мы познакомились. Он отвечал: за убийство патриарха мы воздали, как должно, и более не питаем враждебности к семье виновного. Скажи этому молодому человеку, что он может уйти из этого дворца так же свободно, как вошел.

Таниос заключил (прав ли он был или нет — не нам судить), что Селим намеревался его арестовать, но его господин этому воспрепятствовал.

— Наш эмир проглядел этот текст, я ему показал. Полагаю, что переводил его ты и тебе же поручено прочитать это в его присутствии.

Таниос кивнул, без меры счастливый оттого, что в нем опять видят не сына приговоренного, а члена делегации.

— Нам, наверное, пора идти на эту встречу, — сказал он, поправляя свой колпак и делая шаг к двери.

Солдаты и не подумали расступиться, чтобы пропустить его, а Селим по-прежнему держал бумагу в руке.

— Там есть фраза, которая обеспокоила нашего эмира. Я ему обещал ее подправить.

— Об этом надо говорить с мистером Вудом.

Но его собеседник словно бы и не слышал этого замечания. Он подошел к письменному столу, уселся на подушку и развернул документ:

— Там, где у тебя сказано, что «он должен удалиться в изгнание», звучит жестковато, ты не находишь?

— Этот текст писал не я, — настаивал молодой человек, — я только переводчик.

— Наш эмир примет во внимание лишь те слова, которые услышит из твоих уст. Если ты легонько подправишь свой текст, он будет тебе за это признателен. Если же нет, тут уж я ни за что не ручаюсь.

Оба солдата одновременно откашлялись.

— Иди сядь подле меня, Таниос, так тебе будет удобнее писать.

Юноша повиновался и даже позволил вложить перо ему в руку.

— После слов «он должен удалиться в изгнание» ты присовокупишь: «в любую страну по своему выбору».

Таниос поневоле исполнил это.

Пока он дописывал последнее слово, Селим похлопывал его по плечу:

— Вот увидишь, англичанин даже и не заметит.

Затем он приказал солдатам проводить его в переднюю эмира. Там был Вуд, довольно раздраженный.

— Где вас носит, Таниос, вы заставляете себя ждать!

Понизив голос, он добавил:

— Я уже беспокоился, не бросили ли вас в какую-нибудь темницу!

— Я встретил знакомого.

— По-моему, у вас ошалелый вид. Вы по крайней мере удосужились перечитать свою речь?

Таниос засунул злополучную бумагу за пояс, как солдаты — свои кинжалы. Сверху она округло топорщилась, словно рукоять, и он сжал ее левой рукой. А снизу сплющилась.

— Вам потребуется отвага, чтобы прочитать ее в присутствии этого чертова старикана. Все время старайтесь держать в памяти, что он побежден, а вы обращаетесь к нему от имени победителей. Если вы можете испытывать по отношению к нему какое-либо чувство, пусть это будет сострадание. Не гнев и не страх. Только сочувствие.

Ободренный этими словами Таниос уже более твердым шагом вступил в меджлис, просторную залу со множеством ниш и ярко расписанными стенами, с широкими голубыми, белыми и желтыми выступами между каннелюрами. Эмир по-турецки восседал на маленьком возвышении, попыхивал длинной трубкой, меж тем как само наргиле располагалось на полу, на серебряном блюде. Вуд, за ним Таниос, потом турецкий эмиссар приветствовали его издали, коснувшись лба ладонью, а затем приложив ее к сердцу и слегка поклонившись.

Властитель Горного края притронулся к верху живота и чуть-чуть приподнял руку в ответ на их приветствие. Ему шел семьдесят четвертый год, а его царствованию — пятьдесят первый. Однако ни в его чертах, ни в речи ничто не свидетельствовало об усталости. Он жестом предложил дипломатам два табурета, для этой цели поставленные перед ним. Потом небрежно указал Таниосу на ковер, расстеленный у его ног между ним и англичанином. И юноше не оставалось ничего иного, как преклонить колени под взглядом владыки, все еще обжигающим из-под кустистых бровей. В этих глазах Таниос увидел ледяную враждебность — вероятно, эмир злился, что он приветствовал его издали, стоя, на манер иностранных сановников, вместо того чтобы поцеловать ему руку, как принято в этой стране.

Встревожившись, Таниос оглянулся на Вуда, но тот его успокоил, ободряюще кивнув своей бородой.

После череды изъявлений вежливости британец перешел к сути вопроса. Сперва по-арабски, на местном диалекте. Но эмир наклонил голову, навострил ухо, сощурил глаза. Вуд понял, что его речь непонятна, и тотчас безо всякого перехода, если не считать легкого покашливания, перешел на английский. Таниос понял, что ему придется переводить.