– Я сам, – коротко произнес Мэлий.

И в этот миг позади грохнул оглушительный взрыв. Улица, проспект, даже далёкие дома вспыхнули яркими отсветами, само небо на мгновение покрылось разводами северного сияния. А по прошествии его немедленно погрузились в непроницаемую тьму. И лишь грохот всё падающих и падающих обломков ещё долго терзал его уши. Затем прекратился и он.

Мэлий очнулся, внезапно осознав себя в операционной палате шестьдесят первой больницы, произносящим фразу «а теперь зашивайте» и снимающим марлевую повязку с лица. Все прошедшее время для него превратилось в ничто, он едва помнил, как, с помощью доктора из скорой, уложил раненых в карету, забрался следом, провёл интубацию, проехал в лечебницу, а затем, превратившись в хорошо налаженный автомат, проводя параллельно две операции резал и зашивал, заменял и откачивал, командуя бригадой врачей, беспрекословно выполнявших его приказы. И лишь когда давление стабилизировалось, сердечный ритм вошёл в норму, дыхание наладилось и психомоторные реакции не вызывали нареканий, он произнёс эту фразу – и вернулся в себя; точно всё это время находился где-то далеко внутри – исподволь наблюдая за исполнением предначертанного, с холодной усмешкой следя за ювелирным мастерством автомата, в который он превратился на время согласованного спасения.

Затем всё было, как и прежде, как много раз подряд, словно перед ним прокручивали застарелую плёнку: пожатия рук, поздравления, благодарности, пожелания, слёзы на глазах, откуда-то взявшиеся цветы и вспышки блицев – это когда он вышел в коридор, – просьбы сняться на память, новые благодарности, поздравления и пожелания. Всё это продолжалось до тех пор, пока главврач больницы, обнявший его и дольше всех трясший руку, не попросил собравшихся разойтись, дать, наконец, покой, шутка сказать, ведь он почти сутки на ногах.

Сам Мэлий не заметил этого: усталость пришла, как и было обещано, позже, когда он, поддавшись уговорам, спускался по лестнице: его немедленно подхватили, осторожно усадили в машину и, высадив у дверей дома, бережно доставили к порогу квартиры.

Открыв дверь, он снял пальто, прошёл в кухню, попутно заглянув в комнаты, будто ища кого-то. Остановившись в кухне, он долго смотрел на накрытый стол, зашторенные окна и записку от домработницы, которую не мог ни прочитать, ни выбросить.

А затем прошёл в спальню. Не раздеваясь, повалился на разобранную кровать, мгновенно забывшись тяжким липким сном, долженствующим быть заполненным кошмарами, но так и не показавшим ни один.

Проснувшись, он услышал голос, вроде бы говоривший с ним. Мэлий поспешно поднялся, почти бегом добрался до кухни – но не встретил там никого. С ним говорил не выключенный с ночи, позабытый телевизор.

Не веря, он снова обошёл комнаты. Но нет, он был один. Как прежде. Как всегда.

«Операция заканчивается, – говорил с экрана голос дикторши, с хрипотцой, заметно усталый. – По данным на четырнадцать часов спасателям удалось вызволить из-под завалов ещё двоих, таким образом, число спасённых составило тридцать девять человек, более шестидесяти считаются пропавшими без вести. Судя по тому, как быстро служба МЧС разбирает завалы, вполне возможно ожидать, что будут найдены хотя бы несколько человек, оставшиеся в живых после взрыва. Министр по чрезвычайным ситуациям, прибывший на место трагедии на улице Покрышкина, расскажет нам самые последние новости. Итак, Сергей Кужугетович, вам слово…».

Мэлий не стал слушать министра. Когда результат известен заранее, даже смерть становится скучной. Он прошлёпал в прихожую, каждый шаг давался с трудом. Но слова телевизора доставали и тут.

«Безусловно, мы надеемся на благоприятный исход, – говорил министр, тщательно подбирая слова. „Тебе легче, ведь ты знаешь не всё“, – подумал в этот момент Мэлий. – За последний час из-под завалов спасателям удалось извлечь ещё трёх живых: ребёнка семи лет и двух женщин, одна из которых была обвязана поясом смертника. Этим вызвана нынешняя пауза в поисках, которая, я надеюсь, скоро закончится. Взрывотехники пытаются обезвредить пять килограммов тротила, закреплённые на поясе, полагаю, в ближайшее время разбор будет продолжен».

Он не выдержал, подошёл и выключил телевизор. Вернувшись в комнату, сел на измятую постель.

Голод выгнал его обратно, к ужину, ставшему теперь завтраком. Телевизор он включил снова: привычка, помогавшая ему засматривать неудавшиеся операции сериалами и новостными выпусками, приводя в чувство, успокаивая, в чём-то даже утешая.

Впрочем, сейчас он не смотрел телевизор. Слушал. Директор ресторана, в этот день бывший вне его стен, извиняющимся голосом, в котором слышались и нотки самоуважения, пытался объяснить, нет, не огромное количество жертв, это вопрос не к нему, но саму сутолоку и давку в «Макдоналдсе», предшествующую захвату.

«В этот день мы проводили благотворительную акцию для малоимущих семей, – со значением произнёс он и тотчас осёкся. – Обычно мы ежегодно устраиваем такие акции, но в этот раз мы праздновали пятнадцатилетие начала работы в России сети наших ресторанов, число участников увеличилось, выросли и призы для бедных семей, – он с трудом произнес слово „бедный“. – Признаюсь, мы не подозревали, что все придут только получать подарки по пригласительным билетам, а не сядут за столики, не послушают наших клоунов, не поучаствуют в программе…. Но вы же понимаете, у неблагополучных детей сам поход в ресторан уже праздник. Дети сразу же отправились за подарками, образовали огромную очередь, большинство захотело придти в первый же день акции».

Мэлий переключил телевизор. Но и на другом канале проходил новостной выпуск, редакторы с каким-то злорадным удовольствием снова и снова демонстрировали кадры изувеченных тел, извлекаемых из-под обломков. Само здание напоминало старый больной зуб, целой осталась лишь одна стена, дальняя от проспекта, остальное превратилось в руины, на которых копошились спасатели. Именно в этот момент было объявлено пять минут тишины, и диктор в студии вернулся, к рассказу о погибших и уцелевших во взрыве. А затем, повторив четырнадцатичасовые данные, добавил: «И вот только что по каналам „Интерфакса“ нам поступило известие с пометкой „срочно“. Президент только что подписал указ, согласно которому понедельник и вторник будут объявлены в России днями траура».

И снова, настойчиво повторил Мэлию о его вкладе в освобождение заложников, таком своевременном, столь долгожданном. Кардиохирург резко поднялся, бросил тарелки в посудомойку и поспешил вон из кухни. К телефону, но аппарат, будто сговорившись, упредил его.

Глупые, никчёмные слова поздравления посыпались как из рога изобилия. Недослушав, он бросил трубку. И тут же поднял. Снова те же слова, только голос другой. И снова, едва он дал отбой, услышал следующий восторженно-трагический голос: звонили из секретариата аппарата президента: его, доктора Мэлия, представили на получение ордена «За заслуги перед отечеством» какой-то там степени. За неоценимый вклад в дело борьбы с терроризмом….

Мэлий сорвался. Накричав на ни в чёем не повинную секретаршу, он схватил телефон и разнёс его крохотные мозги о стену. И какое-то время после этого метался, уподобившись зверю в клетке, среди собственных стен. Затем сокрушил сотовый, когда тот попался ему в руки. Снова заметался, жаждая выхода, отчаявшись покинуть это место, откуда бегство казалось невозможным.