— Великолепно, — пробормотала Вэл. — Жукоглазый... хотя бестактно, наверное.　

— Скорее, затасканно. Тебя, наверное, удивит, но я часто это слышу с тех пор, как начал использовать не цветы, а насекомых.　

— Почему бы просто не закрыть глаза?　

— Слишком банально. Предпочитаю что-нибудь более праздничное.　

Вэл коснулась воротника из бусин вокруг шеи парня. Кожа под ним была лилово-желтой, местами почти черной.　

— Он повесился.　

— Определенная убыль населения в порядке вещей, — встрял Салли. — На днях покончил с собой еще один. Совсем молодой швед, дурень этакий, забрался на скалы и часами сидел так неподвижно, что грифы принимали его за насест. Отказывался говорить, отказывался спускаться, а в конце концов встал и как сиганет вниз, будто ныряльщик из Рио. Только вот всепрощающего моря здесь нет. От парня осталась разве что закуска для птиц.　

Вэл посмотрела на тело. Потрогала жуков на глазах, перекатила жемчужину в крошечной чашечке-пупке и заметила с обратной стороны пушинку. Прошлась пальцем вдоль линии рыжеватых волос от жемчужины к лобку и обратно.　

— Наверное, он чувствовал себя здесь очень несчастным.　

— Знаю одно, — пожал плечами Яйц, — он был глупым, импульсивным и лишил себя нескольких тысяч прекрасных оргазмов.　

Вэл глянула на алтарь с телом.　

— Он не мог уехать, да?　

Яйц нахмурился, в мясистой области между глаз залегли глубокие ямочки.　

— Не говори об отъезде. Не знаю, почему этот малый повесился. Возможно, несчастный случай. Хотел просто придушить себя до потери сознания, искал острых ощущений. Таким лучше заниматься вдвоем. — Он погладил мертвеца по восковой щеке. — Здесь случайные смерти — обычное дело. Если тебе не нравится Тупик, зачем притащилась в такую даль?　

Не могу уехать, пока не удостоверюсь, что Маджида здесь нет.　

— Судя по твоему описанию, он редкостный бриллиант, — сказал Салли, дыша похотливо и тяжело, словно клиент в сексе по телефону. Такого я бы ни за что не забыл.

— Я тоже, — встрял Яйц, — но, конечно, мы имеем дело лишь с лучшими образчиками. Даниэль — вот кто может что-нибудь знать. Она любит всяких. Ступай, притащи ту хорошенькую блондинку со здоровенным носярой, и мы спросим у Даниэль.　

— Вначале нужно кое-кого отыскать. — Вэл вспомнила о Реме. — Девочку... она слишком маленькая, чтобы разгуливать здесь в одиночку.　

— A-а, малолетнее хулиганье, — протянул Яйц. — Лучше держаться от них подальше. Вороватый народец. Прочесывают кладбище и обирают трупы.　

— Неважно. Не хочу бросать ее одну.　

Яйц с Салли остались ждать, а Вэл вернулась по каменистой тропе к склону, на котором в последний раз видела Рему.　

Девочка исчезла.　

Замок лежал в руинах, вокруг в беспорядке валялись частично втоптанные в грязь кости. На влажной прибрежной земле виднелись отпечатки копыт. Наверное, кобыла пробежала здесь, когда удирала.　

Вэл с упавшим сердцем оглядела разрушения: «О, Рема, мне так жаль».　

Она еще долго окликала девочку, но та как сквозь землю провалилась.

Вскоре Вэл поняла, что в стране мертвецов живые похожи на призраков — точно так же возникают ниоткуда. Местный люд жил в каменных развалюхах, крыши которых не падали только благодаря многочисленным подпоркам и для защиты от дождей были щедро промазаны глиной. По ночам, когда ветер стенал, как банши, тупиковщики жались друг к другу возле центрального костра, макали хлеб в растопленное трехлетнее масло и запивали его вездесущим мятным чаем.　

Иногда речь заходила о близких, оставленных в «другом» мире. Вспоминали супруг, детей, былые работы, города, которые Вэл посещала в своих странствиях, и незнакомые места, где она никогда не бывала. Жаловались на насморк и дождь и на вызванные последним оползни, что порой уносили целые дома. Восхищались дикими весенними цветами и шумно праздновали, когда кто-нибудь возвращался из Города с вином или пивом и разбивал монотонную череду чаепитий.　

А также умирали от недоедания, несчастных случаев и болезней, что все равно косили бы их, пусть и не так быстро, если бы они вообще не посещали Город, но своих собственных мертвецов никогда не подвергали сексуальному надругательству и просто выбрасывали падальщикам.　

Единственной необсуждаемой темой, единственным табу, была причина, которая привела их сюда — близость к самому многочисленному человеческому племени, ужасным и почитаемым мертвым. Большинство тупиковщиков, за редким исключением личностей вроде Яйца и Салли, держали свои отношения с трупами в тайне. Все, что с ними делалось, было глубоко личным. Обитатели горы мало отличались от окрестных племен, растили овец с козами, жили тем, что давала земля — то есть мало соответствовали той дурной славе, которая ходила о них в Городе.

«Как носорог в гостиной, которого никто не замечает», — вспомнились Вэл слова, сказанные одним психоаналитиком об отказе принимать факты еще в те времена, когда она соглашалась смирно лежать на кушетке, не раздвигая ноги.　

Так и мертвецы словно всегда были такими, как попали в горы. Никогда не жили, не имели имен, не заводили детей, не влюблялись, не мечтали, не молились и не плакали в тот последний ужасный миг, когда поняли, что умирают.　

Просто мертвецы, обезличенные незнакомцы для тех, кто их насилует.　

Благодаря привезенному трупу, Вэл обеспечила себе хоть и настороженное, но гостеприимство, однако информации не добыла. Немногие могли с уверенностью сказать, видели кого-то похожего на Маджида или нет. Тупиковщики будто страдали коллективной неспособностью замечать индивидуальность тел, совокупляясь — снова и снова — с некой идеализированной эротической грезой.　

— Если труп попадает к нам в хорошем состоянии, мы его украшаем и проводим церемонию в его честь, Празднование смерти, — сказала Даниэль, девушка-подросток, с которой Яйц и Салли решили познакомить Вэл в день встречи. Теперь Даниэль и Вэл пили мятный чай с финиками в каменной лачуге, которую та делила с Яйцем и Салли.　

Даниэль уверяла, что в прошлой жизни была друидом и перенеслась в Город со своим парнем, бисексуальным поэтом и торговцем наркотиками, почти не вылезавшим из подпольных секс-клубов Сан-Франциско.　

На ней были рваные, потрепанные джинсы с большой квадратной прорехой сзади, через которую виднелся изрядный кусок ягодицы, а также топ с бретелькой через шею, приоткрывавший розовый сосок и часть татуированной ложбинки.　

Даниэль поняла, что ей нравится трахаться с мертвецами, в пятнадцать лет, когда взглянула в открытый гроб бывшего парня, застреленного на Кастро-стрит.