Почему наша жизнь воспринимается как нечто навязанное нам, как и где формируются правила тех «игр, в которые играют люди»? Почему мы постоянно возмущены? Кто нас так-таки завел в лес, а заведемши, там бросил? О заговоре тоже людей смешно, глупо, да и самоуверенно даже подозревать. Смешно.

В хрущевские времена больших перемен мне пришлось сменить школу – в моей старушке, притаившейся в деревянно-тополином уголке Москвы, ввели сапожный уклон. Я готова была стерпеть и это – ради детской страсти к неизменности бытия, но родители взбунтовались и победили. Я попала в удивительно прекрасную, не по тем временам, а по самым разнузданным мечтам об идеале, многопрофильную школу, в математический класс. И вот началось некое фантастическое плавание, которое, конечно, потом довольно скоро закончилось, правда, не «титаником», так как и директор и основной состав все равно были на высоте, – идолу всеобщего обязательного несовершенства пожертвовали математика. Но это случилось потом, а вначале, в девятом классе… Тогда у нас с первого сентября начался матанализ из рук и уст влюбленного в математику дядьки. Он был смешной, ненормальный, патологический и все, что хотите. Но это мимо и потом. А урок начинался его сдобными, совершенно сознательно выделенными особой интонацией, словами: «Договорились считать…». Ну, дальше там, конечно, речь шла про «а» и «b», про функцию или множество, бесконечно малую или бесконечное приближение к оси абсцисс. Или – неопределенность вида ноль на ноль, или бесконечность на бесконечность. Не важно. Все эти понятия сами по себе – подарок уму, сердцу, душе. Но сам оборот дела! Он правильно нас ориентировал в нашей юношеской неопределенности вида бесконечность на ноль, дорогой Михаил Иосифович, кажется! Полноватый, с лицом бывшего красивого ребенка, а теперь – не то сладковат, не то пошловат. Я помню, мы от страсти к нему, вернее, к открытой им для нас математике, разглядывали его, сравнивали с чем-нибудь все его черты. Помню, его волосы, по нашему заключению, были похожи на металлическую мочалку для мытья кастрюль. У него был замечательный тембр голоса. Бархатные портьеры его глотки приоткрывались, и мы заглядывали в счастливую безмятежную бесконечность. Он был волшебником. Главное, он сам обожал, что – «договорились считать» и то, «что» договорились считать, и щедро, с помощью всех, доступных ему гипнотических сил и полей и прочей, теперь так модной «энергетики», – передавал это нам. Скрипел мел (мело во все пределы), и знания о структуре мироздания становилось много – мгновенно, как это бывает только от правильного стихотворения, от математического рассуждения или от первого же звука великой музыки. Это вам не братья Черепановы, не Павлов с Мичуриным, даже не проспавший свое радио Попов. И даже не наместник Господа Бога Ньютон – «открыл». Это великое понимание без потери достоинства, что именно так – «договорились считать». Эта неопределенно-личная форма! Эта неопределенная личность, которая нам помогла правильно подойти к возможности познания! Наш математик мягко и вкрадчиво давал нам шанс и ключ – правильно воспринимать бытие.

Это сейчас мы можем походя, грубо и жестко выносить приговор жизни – мол, сговорились, а жизнь-то сама по себе бессмысленна. Так-то так, да ведь забыли, чай, что уже попользовались во всю всеми щедрыми безднами даров, только, как показалось, – без толку. Ну и потом. Сговор сговору – рознь. Одно дело то далекое, прекрасное и почти не использованное «договорились считать», а другое – сговорились. Воровать или считать Филиппа Киркорова элементом бытия. Да, конечно, есть разница в сущности сговора. Но не следует забывать и того, что в принципе у человека все – одно и то же. Все раздражители, все впечатления, ощущения любого сорта – попадают собственно в одни и те же сети. Механизмы нашего восприятия конечны. Все те же комбинации из двадцати аминокислот и четырех оснований. Ну еще всякие углеводные слизи и пикантные вкрапления микроэлементов. Забыла про жиры. Как-то не до жира.

Да, да. Я возвращаюсь, как кто-нибудь уже догадался, – к телевизору, заменившему нам всё – все интонации, зрительные, слуховые и прочие ощущения, в том числе и острые, все почти впечатления, сделав нашим уделом подглядывание с проводником и снабдив нас даже еще и вполне иррациональными приправами в виде рекламы. Поискать ей эквивалент вне электронной цивилизации? Что соответствует рекламе в условиях дикой природы? Восход солнца? Закат? Ведь вполне сжатая форма. Чем не реклама мудрости? Ведь настоящая мудрость обязательно содержит в себе намек на собственную бессмысленность. Возьмите все эти коаны. Тоже – реклама. Ничего не случилось, получается. Все функции сохранены. Только природа ушла, не обернувшись. И это – произошло. Не пахнет, не шелестит, работает от сети.

Замечательная телереклама каких-то, по всей видимости, баснословно дорогих кухонных гарнитуров. Голос трепетный, сообщается лишь неточный адрес: прямо рядом с метро «Юго-Западная», затем небольшая пауза и – катарсис – с интонацией, аналогичной стыдливо потупленному взору: «Для тех, кто давно не был в метро…» Прямо шифровка. Кому надо – поймет, кому не надо – даже не врубится, ну там, деревенские всякие, хоть они и, может быть, по-своему тоже никогда не были в метро, но на свой счет точно не примут это приглашение. Замечательный эффект. Соблюдение полнейшей конфиденциальности при вещании на всю страну. Новая правота такого стиля слегка удручает. Новые правые. А ведь они – правы. Ведь тут речь идет не о нескольких станциях в самом центре, где все-таки, хоть и очень специфическая публика, с избытком пидоров и очень уж круто вошедших в роль, но еще недостаточно опрятных бизнес-вуменов, то есть людей, для которых бедность – не есть главная их черта. Но если проехать по «веткам», да еще днем, – видно кое-что, и правда видно. Может быть, конечно, дело в том, что я живу и все больше езжу по линии, по которой едут клиенты самого якобы дешевого оптового рынка, но все равно – «едоки картофеля» все более очевидно становятся основными пассажирами муниципального транспорта.

Их всего-то несколько за всю жизнь – по-настоящему сильных впечатлений. И уж конечно, к ним не относятся ни роды, ни лишение невинности, ни первый бой. Ничто из того, что происходит в экстремальных условиях и требует оговоренного заранее напряжения всех чувств, ничто не производит сильного впечатления. Его стихия и фон – одиночество, тишина, созерцание. Вот я думаю, для всех, кто листал в детстве каталоги, перебирал открытки-репродукции, а может быть, даже и гулял по аутентичной галерее, по путевке или просто на свободе, – я думаю на всех «Едоки картофеля» произвели очень сильное, неизгладимое впечатление. Это – не красиво, то есть это воздействует не на чувство прекрасного и не может быть приятно физически, но и для испуга особых причин нет. Такая сила впечатления объясняется мгновенным вос-приятием огромной информации, выраженной очень простыми средствами, если, конечно, не считать технику живописи – за сложность. Именно лаконичная и емкая форма передачи информации о жизни – вот источник сильного впечатления. Маленький ребенок может узнать о жизни много и сразу, минуя изучение истории, географии, биологии, искусствоведения, минуя накачку идеологией, – он узнает много и сразу – про людей, про дух бытия, про «инобытие духа».