Это такое лицемерие.

Нет. Я-то знаю, как оно бывает.

Должно быть, я действительно немного чокнутая, если, лежа с мужиком в постели, терзаюсь, что сегодня – Покаянная среда. Я все тебе испортила. И ты уже погрустнел и притих.

Нет, мне нравится, что ты об этом вспомнила. Есть ведь такая штука – духовное удовлетворение. Ты мне. даешь это удовлетворение. Так иди же. Оставь меня. Иди к обедне.

Сейчас не хочется.

Подожди. Я сейчас дотянусь до пепельницы.

Не шути с Богом, Джерри. Я боюсь.

А кто не боится?

***

Руфь, заразившись энергичностью Салли, пересекла комнату и, подойдя к гравюре Бюффе над камином, сказала:

– Отвратительная мазня. Все это отвратительно. – И жестом охватила гравюру Уайеса, литографии Кете Кольвиц, анонимную акварель, на которой был изображен одинокий лыжник и его синяя тень под таким же синим скошенным небом. Жест включал сюда и мебель. – Дешевка, – сказала она. – У нее вкус к дорогой дешевке.

Оба – Ричард и Джерри – рассмеялись. Затем Ричард медоточивым голосом сказал:

– Руфь, у тебя есть достоинства, которых нет у нее, а у СаЛли есть достоинства, которых нет у тебя.

– О, это я знаю, – поспешно сказала она, вспыхнув, и Джерри возмутило, что Ричард осадил ее: ведь она от природы такая застенчивая.

А Ричард тем временем продолжал:

– Вы обе очень аппетитные бабенки, и мне жаль, что ни одна из вас не хочет меня в мужья.

Возмутило Джерри и это упорное самобичевание. Он сказал Ричарду:

– А ты, оказывается, философски относишься ко всему этому.

– Что ты, я весь киплю, Джерри. Весь киплю.

– Так вывел бы ты его во двор, – посоветовала Руфь, – и вздул как следует!

– Я уверен, что ты меня одолеешь, – сказал Джерри. – Ты на целых двадцать фунтов тяжелее. Мы с тобой вполне могли бы выступать как Листон и Пэттерсон.

– Я так не действую, – заявил Ричард. – Но что я могу сделать – и об этом надо будет подумать, – я могу нанять кого-нибудь, чтоб тебя избили. Когда ты в винном деле, одно знаешь твердо – где горлышко. Дай подолью еще. ч

– О'кей, спасибо. Ты прав, действительно, чем больше пьешь, тем больше оно нравится.

– А тебе, Руфи-детка?

– Капельку. Один из нас все-таки должен вернуться и отвезти домой эту женщину, которая сидит сейчас с нашими детьми.

– Вы ведь только что приехали, – заметил Ричард, до краев наполняя ее бокал. – В самом деле, что-то редковато мы видели этим летом Конантов, и я чрезвычайно обижен. У меня такое ощущение, что они задрали нос.

– Я знала, что так будет, – сказала Руфь. – Мне очень жаль, но это одна из причин, по которой меня так и подмывало тебе рассказать. Жизнь моя разваливалась, и мне не хотелось обижать вас, избегая общения с вами. Но я просто не в состоянии была видеть Салли чаще, чем необходимо. Волейбол был для меня уже вполне достаточным адом – больше выдержать я не могла.

– Ты все лето знала, что они живут?

– Нет, я думала, что они прекратили. Ведь Джерри дал мне обещание. Так что я оказалась даже тупее тебя.

– Да, тупость изрядная, – сказал Ричард. – Ну, а я, видно, считал Джерри человеком со странностями, не знаю.

Джерри сказал:

– Ты просто прелесть. Но как же ты все-таки узнал?

– По телефонным счетам. Просмотрел их за весь год. Там был счет на разговор по вызову из Нью-Йорка этой весной, номер был мне совершенно неизвестен, но это не породило у меня подозрений. Осторожничать они перестали только в августе. Уйма разговоров с нью-йоркским номером – видимо, это его рабочий телефон, и самое нелепое: она записала пару разговоров с ним из Флориды на наш счет.

Руфь сказала:

– Значит, она хотела, чтобы ты обнаружил. Она разозлилась на Джерри за то, что он не поехал к ней во Флориду.

Джерри сказал:

– Все это не так. Он просто избил ее, и она призналась. Он настоящий громила. Ты же слышала, что он говорил. Он большой бесстрашный громила из винной лавки – наверное, нанял кого-нибудь, чтобы избить ее.

Ричард сказал:

– Поосторожней, Джерри. На свете есть такая штука, как диффамация. Я никогда не бил Салли – это одна из ее фантазий. Она, может, и сама этому верит, Господи, в жизни не думал, что она так далеко зайдет. Тебе просто продали травленый товар, сынок.

– Я видел на ней синяки.

Руфь сказала:

– Джерри. Неужели надо говорить такое?

– Пусть болтает, Руфь, пусть все выкладывает. Дай накукарекаться счастливому петуху. Я видел мою истинную любовь без одежды. Каково, а? Я смотрел на голую красоту.

Джерри сказал:

– Один раз ты так ударил ее по голове, что она целую неделю не слышала на одно ухо.

– Э-э? Это еще что за разговорчики? А ты насчет самообороны слыхал? Я поднял руку, чтоб защитить глаза, а она налетела на нее головой. Хочешь посмотреть на мои синяки? – Весь потный, но вдохновленный этой мыслью, Ричард встал и сделал вид, будто намеревается расстегнуть ремень. В эту минуту Салли с Теодорой на руках вернулась в комнату; с каким-то деревянным презрительным достоинством она прошла сквозь группу, сбившуюся воедино за время ее отсутствия. Она опустилась в кресло в высокой спинкой и принялась укачивать на коленях отупело-сонную девочку. Джерри обе они казались блестящими куклами.

Ричард сказал:

– Салли-О, твой дружок Джерри тут удивляется, с чего это ты выдала его.

– Ему сообщила моя невестка, – сказала Салли Конантам.

– Ни черта подобного, – сказал Ричард. – Она только сообщила, что у тебя есть любовник, который звонит тебе во Флориду каждый день, но кто он – она не знает, а я, черт побери, прекрасно знал, что у тебя все лето был любовник: очень уж по-сволочному ты относилась ко мне. Ты же чуть не отправила меня лечиться. – И, обращаясь к Руфи и Джерри, пояснил:

– Не хотела спать со мной. А раз Салли чего-то не желает, значит, есть на то причина. Я только до нее дотронусь, она мигом чего-нибудь выкинет – только раз или два было иначе, когда Джерри, видно, не мог добраться до нее. Надеюсь, дорогая, – сказал он, обращаясь уже к Салли, – ты не пудрила мозги своему любовнику и он не считает, что тебя никто не лапал.

– Меня – что? – переспросила Салли. Она сидела с девочкой на коленях словно замурованная в звуконепроницаемой кабине.

– Не лапал. Не опрокидывал. Не обнимал с вожделением, – пьяный-пьяный, а Ричард все же смутился от своих слов.

– Видишь, она все еще не слышит одним ухом, – сказал Джерри, и Руфь расхохоталась.