кромешный ужас, гарпии страшно кричали и пытались вырваться — Кейн слышал глухие удары и видел, как вздрагивали стены. Однако он трудился не зря — хижина стояла прочно. Вопли перепуганных гарпий музыкой отдавались в его ушах. Он размахивал руками и отвечал гибнущим пленникам раскатами ужасающего смеха. Жуткий хор достиг последнего предела, заглушая даже гудение пожара… а потом голоса пошли на убыль, сменившись полузадушенными всхлипами, — это пламя прорвалось внутрь, и хижина наполнилась густыми клубами дыма. В воздухе начал разноситься невыносимый запах горящей плоти…

Если бы разум Кейна был способен вместить еще какую-либо мысль помимо дикарского мстительного восторга, он, возможно, ужаснулся бы напоследок, сообразив, что такую тошнотворную и никакими словами не описуемую вонь производит лишь горящая человеческая плоть…

Потом в туче дыма возникла движущаяся фигура. Она вскарабкалась наверх сквозь дыру просевшей крыши и, расправив изуродованные ожогами крылья, стала мучительно медленно набирать высоту… Кейн самым хладнокровным образом прицелился и спустил курок. Обожженная, ослепшая от дыма тварь опрокинулась в воздухе и рухнула обратно в огонь — и как раз в это время стали рушиться стены.

Соломон еще успел разглядеть голову Гору, поглощаемую пожаром. Прежде чем все окончательно затянул дым, пуританину показалось, будто мертвая голова расплылась в широченной улыбке, а к реву огня примешался торжествующий человеческий смех…

Чего только не померещится воспаленному рассудку в дыму и огне!

Кейн стоял над кострищем, держа в одной руке шаманский посох, а в другой — дымящийся пистолет. Здесь, в этих обгоревших развалинах, навеки исчезли с лика земли последние представители человекоподобной нечисти, которую другой белокожий герой когда-то давно изгнал из пределов Европы. В эти мгновения Кейн, сам не осознавая того, был олицетворением исторического триумфа. Рушатся древние империи, уходят их темнокожие создатели, даже демоны былых веков испускают последний вздох… И над всем возвышается он — варвар арийских кровей, белокожий, холодноглазый властелин будущего, величайший воин подлунного мира, и какая разница, облачен ли он в волчьи шкуры и рогатый шлем или в сапоги и камзол! Какая разница, боевой топор у него в руках или рапира, зовется ли он дорийцем, саксом или англичанином, носит ли имя Ясон, Хенгист или Соломон Кейн!

Пуританин стоял и смотрел, как уходит в утреннее небо клубящийся дымный столб. Плато дрожало от рева львов, вышедших на охоту. И, точно солнце, разгоняющее туман, к Соломону постепенно возвращался здравый рассудок.

— Свет утра Господня постепенно восходит даже над самыми темными и далекими краями, — задумчиво проговорил Кейн. — Зло еще очень сильно в пределах земли, но всякому злу рано или поздно приходит конец. За полночью всегда наступает рассвет, и даже в затерянной стране вроде этой постепенно истаивают недобрые тени… Неисповедимы пути Твои, Господь моего народа, и кто я такой, чтобы сомневаться в Твоей премудрости? Мне случалось вступать на тропу зла, но Ты отвел меня от нее, чтобы сделать меня Своим орудием против сил зла. Ибо над людскими душами простерты хищные крылья чудовищ, и несть числа злобным тварям, готовым пожрать душу, сердце и самую плоть человека. Далек тот день, когда окончательно рассеются тени и Князь Тьмы будет навеки скован в аду. И пока не наступил этот день, человечеству остается лишь непоколебимо противостоять чудищам во внешнем мире и в своем собственном сердце, и, с Божьей помощью, мы победим!

Подняв голову, пуританин обвел взглядом молчаливые холмы, и зов непройденных далей снова зазвучал у него в душе. Соломон Кейн поправил пояс, крепче сжал в ладони посох шамана — и зашагал на восток…

Перевод М. Семеновой

Шаги за дверью

…Соломон Кейн угрюмо рассматривал женщину-туземку, лежавшую мертвой у его ног. Выглядела она почти девочкой, но истощенное тело и глаза, в которых навсегда застыло страдание, без слов рассказывали о мучениях, которые выпало перенести этой несчастной, прежде чем милосердная смерть принесла ей облегчение. Наметанный взгляд Кейна сейчас же отметил язвы, оставленные кандалами на тонких руках и ногах, глубокие рубцы от кнута, крест-накрест рассекавшие спину, а на шее — следы невольничьего ярма. Кейн смотрел, и глаза его постепенно наполнялись недобрым, идущим из глубины блеском. Так мерцают ледники, когда ветер несет над ними облака.

— Даже сюда добрались, — пробормотал он. — Даже в эту богом забытую глушь. Кто бы мог подумать…

Подняв голову, он посмотрел на восток. Там, аспидно-черные в синеве, безостановочно кружились едва различимые точки.

— Стервятники, — пробормотал англичанин. — Стервятники отмечают их путь. Эти люди несут с собой разрушение, а по пятам за ними следует смерть. Что ж, вострепещите, сыны беззакония, ибо настает для вас день гнева Господня! Спущены с цепи безжалостные псы ненависти, и туго натянуты тетивы луков отмщения. Преисполнены вы грозной силы и великой гордыни, и криком кричит народ под вашей пятой. Но знайте, что близко возмездие, неотвратимое, словно алый рассвет, сменяющий полуночный мрак!

Он поудобнее устроил за поясом тяжелые пистолеты, привычно коснулся рукой рукоятей кинжала и длинной рапиры, неизменно висевшей у него на бедре. И двинулся на восток — крадучись, но в то же время и быстро. Глубинная, жестокая ярость тлела в его глазах, словно синее, потаенное пламя вулкана, до поры до времени скрытого толщами льда. А рука, стискивавшая длинный посох, увенчанный головой кошки, была тверже железа.

После нескольких часов упорной ходьбы Кейн расслышал впереди себя шум невольничьего каравана, медленно и тяжело двигавшегося через джунгли. До слуха пуританина явственно доносились жалобные крики рабов, вопли и ругань надсмотрщиков и резкое, как выстрелы, щелканье кнутов. Еще час — и Кейн их догнал. Неслышно скользя сквозь джунгли параллельно тропе, по которой двигался караван, англичанин внимательно рассматривал своих недругов, сам оставаясь незамеченным. Он бывал в Дариене и не только сражался там с воинами местных племен, но и перенял многое из их охотничьего искусства.

Более сотни туземцев, в основном юношей и молодых женщин, еле переставляя ноги, тащились по тропе. Все были совершенно обнажены, и шею каждого охватывало нечто вроде деревянного ярма, грубого и тяжелого. С помощью этих живодерских устройств рабы были соединены по двое, причем от ярма к ярму тянулась цепь, так что получалась одна длинная вереница. Что касается надсмотрщиков, Кейн насчитал пятнадцать арабов и еще человек семьдесят чернокожих. Оружие и красочное убранство этих последних говорили об их принадлежности к одному из восточных племен. Эти племена арабские