— Иди к Некрону, — сказала она. — Уничтожь книгу, прежде чем Присцилла пробудит ее силу, Роберт. Уничтожь книгу. Они сейчас в комнате под крышей башни. Убей их обоих, если это будет необходимо, но уничтожь книгу. Сожги ее.

От невероятного напряжения Тень лишилась последних сил. Она задрожала всем телом, повернулась на бок и со стоном закрыла глаза.

— Нет! — закричал я. — Нет, Тень! Ты не можешь умереть!

Тень еще раз открыла глаза. Во взгляде элохим уже не было боли, но я увидел в ее глазах тьму, испугавшую меня больше всех этих мучений.

Тень в последний раз улыбнулась.

— Дурачок, — почти насмешливо произнесла она. — Ты что, не знаешь, что ангелы не умирают?

В следующее мгновение она умерла.

Ее грудь перестала вздыматься, дыхание остановилось, а рана на спине больше не кровоточила.

Тень, элохим, ангел, влюбившаяся в смертного, умерла.

Я сидел неподвижно, не думая, почти не дыша, а ее остывающее тело лежало у меня на коленях. Я был спокоен. Я ничего не чувствовал. Я не чувствовал горя. Не чувствовал боли. Не чувствовал даже ненависти к Некрону.

Через какое-то время я опустил Тень на землю, закрыл ей глаза и сложил ее руки на груди. Встав, я вышел из камеры и свернул направо.

Я шел наверх, к замку.

К башне.

К Некрону.

Ван Вельден и брат Андре пришли через час. Буря улеглась, и, как всегда, после столь мощных проявлений сил природы над землей царил покой. Воздух над обрушившейся сторожевой башней по-прежнему был полон пыли и песка, поэтому все вокруг казалось неестественным и ненастоящим.

Балестрано почти радовался, что они не могли видеть этого ужасного зрелища. Великий магистр сомневался, сможет ли он вынести разрушительную картину во всех ее чудовищных подробностях, так как кошмарный вид, открывавшийся его глазам, включал в себя не только остатки уничтоженной башни, но и погибших тамплиеров. Это место стало могилой пятисот отважных честных мужчин, доверивших ему свои жизни.

Они поверили ему. А он их убил. Если бы Великий магистр высказал эту мысль вслух, Бото фон Шмид возразил бы ему, обвинив в происшедшем де ла Круа. Хейворти же, скорее всего, изъяснялся бы в своей обычной деловой манере, говоря, что ни Балестрано, ни магистр бури не виноваты в этом, а вся вина лежит на Некроне, чья темная магия направила ураган на войско тамплиеров. Оба магистра были бы по-своему правы. Но это не приносило облегчения, ибо Жан Балестрано все равно чувствовал себя виноватым. Он знал, что виноват.

Великий магистр должен был это предусмотреть. Из всех здесь присутствующих, в том числе и четырех магистров, лишь он один знал, с какой силой им придется столкнуться. Только он знал обо всем коварстве Некрона и должен был предупредить своих собратьев.

Но Балестрано потерпел неудачу.

Чья-то рука опустилась на его плечо. Отбросив горькие мысли, Великий магистр взглянул в лицо Руперту Хейворти.

— Брат Андре и брат Нильс вернулись, — тихо сказал тот.

— Я знаю, — ответил Балестрано.

Он заметил две одинокие фигуры, появившиеся из-за пелены красного песка за несколько мгновений до того, как они сами увидели разрушенную башню и замерли на месте как вкопанные. Они по-прежнему стояли там, в сотне шагов отсюда, парализованные чудовищным зрелищем, которое открылось их взору. Фон Шмид хотел встретить их, но Балестрано запретил ему это делать, отослав одного из своих людей вперед. Во время бури погибли не все тамплиеры, как Балестрано подумал в первый момент. Жалкая горстка рыцарей чудом сумела пережить хаос — они попали под завал и каменная стена защитила их от ударов бури. Их засыпало песком, но все же они остались невредимы. Однако их было очень мало. Двадцать шесть человек, если считать раненых. Двадцать шесть человек из пятисот.

— О чем ты думаешь, брат? — внезапно спросил Хейворти, виновато улыбнувшись. И добавил: — Если, конечно, этот вопрос не покажется тебе бестактным.

Любого другого Балестрано поставил бы на место, но только не Хейворти. Тяжело вздохнув, он повернулся и уставился на засыпанный обломками и песком двор башни.

— О чем я думаю? — пробормотал Великий магистр. — О… о совершении греха.

— Греха? — Хейворти нахмурился.

— Я думаю о том, нет ли у меня задела там, наверху. — Балестрано указал на небо. — Такого задела, чтобы я мог позволить себе грех.

— Но кто из нас без греха?

— О нет, — спокойно ответил Балестрано. — Я не имею в виду мелочи, брат Хейворти. Я не говорю о грешных помыслах брата фон Шмида в отношении женщин или… — он улыбнулся, — твоего небольшого мошенничества во время карточных игр, когда ты забираешь у своих слуг их потом и кровью заработанные деньги. — Внезапно он вновь посерьезнел. — Я говорю о смертном грехе, брат. Я думаю о том, записано ли в Книге судеб достаточно хорошего обо мне, чтобы я мог позволить себе грех самоубийства.

Хейворти побледнел.

— Ты не должен думать об этом, — прошептал он.

Но Балестрано продолжал говорить, не обращая внимания на его слова. Возможно, он их даже не услышал.

— А может, сейчас это уже не имеет значения, — тихо говорил Балестрано. — На моей совести смерть пятисот человек. Как ты думаешь, есть какая-то разница, брат? Пятьсот или пятьсот один?

— Не говори так, — выдохнул Хейворти. — Ты не можешь так говорить. Ты ни в чем не виноват. Ни в чем!

— О нет, брат, — возразил Балестрано. — Хотя, наверное, то, что я думаю или делаю, уже давно не имеет никакого значения… Мне кажется, не в моих силах что-либо изменить. А может, это никогда и не было в моих силах. Все случится так, как и должно случиться. — Опять вздохнув, он повернулся к Хейворти и резко сменил тему: — Приведи ко мне брата Бото. И двух других магистров. Поторопитесь.

Хейворти еще мгновение смотрел на него, и Балестрано чувствовал, что шотландец хочет что-то сказать, что-то важное. Но он не стал этого делать и, повернувшись, пошел выполнять приказ главы ордена.

Великий магистр устало поплелся в полуразрушенное здание. Фон Шмид и Хейворти убрали здесь, насколько это было возможно, а привычный к ручному труду шотландец даже починил стол, так что теперь тот опять стоял на четырех ножках, хотя и немного покосился.

На столешнице лежало все, что осталось от поклажи Балестрано — маленькая коробка с черным камнем, которую он взял с собой из комнаты, спрятанной глубоко под храмом тамплиеров в Париже. Небольшая коробка была единственной вещью из всего, что буря не подхватила и не унесла, и, несомненно, это не было случайностью. Руки Балестрано начали дрожать, когда он нагнулся над столом и открыл эту коробку. Черный камень, казалось, насмехался над ним. Внезапно в комнате стало холодно. Чудовищно холодно. Великий магистр знал, что это не иллюзия, а реальность. Температура в помещении быстро понижалась, дыхание паром вырывалось изо рта Балестрано, а пальцы занемели от холода. Да, в аду было холодно. И Балестрано, возможно, был единственным человеком в мире, который знал это наверняка.