— Шли бы вы отсюда.

— Только без угроз, — отозвался Шугарбуш.

Он неожиданно шагнул к кровати — и, пробурчавши: «Мои извинения, фрау…», ощутимо дернул даму за волосы; другой же рукою схватил ее за пышную грудь и тоже дернул — так, словно чехол сдергивал. Дама завизжала. Прическа и бюст, разумеется, остались на месте.

— Приносим свои извинения, — повторил Эдгар как ни в чем не бывало. — Вас приняли за опасную преступницу.

Она задохнулась от возмущения и с размаху заехала ему виброфеном. Тогда он отправился наконец вон — с перекошенной мордой, осознавши, что делать ему здесь больше нечего, перехитривши самого себя, радуя глаз скованной походкой разоблаченного подлеца… что я несу, подумал я, какой вздор, человек просто занимается своей работой, и ежели у него руки по локоть в дерьме, так не в крови же?.. В душе моей до сих пор не появилось злости — ни капли! — и хотелось почему-то всех простить. Что за болезнь, что за утро такое? Душа у меня, оказывается, была. Я удержал смех в горле, решив не торопиться с выводами. Мне ведь настоятельно советовали не торопиться…

Не «решив», а «решивши», все-таки засмеялся я, на сей раз мысленно. «Отложивши». «Сообразивши», «сказавши», спрятавши». Какими красивыми, исконно народными речевыми вывертами ты оперируешь, культовый писатель Жилов, похвалил я себя, как это ценно — в каждом деепричастном обороте, в каждом абзаце на каждой странице протаскивать шаловливое окончаньице «ши»…

— Что-то вы побледневши, — участливо произнес я Эдгару в затылок. — Никак вы оскорблений не стерпевши? Всю ночь, наверное, не спавши? А тут еще и слово офицера потерявши…

Он раздраженно дернул плечами, вышел в гостиную и рявкнул на своих:

— Нашли что-нибудь?

Ничего они, конечно, не нашли, иначе бы не вели себя так культурно. Я вышел следом.

— Какие у вас на сегодня планы? — нейтрально спросил меня Эдгар.

— Уеду к чертовой матери, — ответил я серьезно. — Надоели мне ваши игры, сил больше нет.

Я позвонил прямо при нем в бюро обслуживания и заказал билет на ночной поезд. Эдгар внимательно наблюдал за мной. Я сделал все, чтобы он ни на миг не усомнился в полном моем вырождении, потом закрыл за гостями дверь, вернулся в спальню, упал на кровать и долго, изнурительно долго смеялся, очищая грудь от скопившейся отравы. Женщина одевалась, никого и ничего уже не стесняясь.

— Собери деньги, пригодятся еще, — проворчала она. — Бывают же счастливчики. В первую же ночь… Ты хоть понял, что у тебя всё получилось?

Я тоже закончил туалет, прикрыв бритое темя фирменной кепочкой.

— А у тебя что, не всё?

— Не сразу. Грехи сначала держали.

— За этот удар феном я отпущу тебе любые грехи.

— Милые у тебя друзья, я бы для них и массажер не пожалела.

Я приложил на всякий случай палец к губам. Фрау Балинская усмехнулась, она все понимала. Тогда я потянулся и достал из тумбочки ключи от машины.

— Значит, говоришь, теперь я буду вечно молодым? Это дело надо обмыть.

Показав ей ключи, я бросил их на подушку. Она кивнула, опять поняв меня без слов.

— Иди, иди, Максюша, проветрись. Встретимся за завтраком.

У выхода я оглянулся. Незнакомка послала мне воздушный поцелуй и хулигански подмигнула. Не задерживаясь, я проследовал в лифт и поднялся к себе на двенадцатый. Было по-прежнему хорошо, по иному сегодня и быть не могло, поэтому я ничуть не удивился, когда обнаружил на своем этаже Стайкова с Вячеславиным. Неразлучная парочка стояла на площадке возле лифтов и оживленно общалась с молодежью. Молодежь была представлена также двумя особями: коридорным и долговязой нескладной девицей, причем коридорный был тот же, что и ночью, не успел парень смениться.

— О! — дружно обрадовались братья-писатели. Вячеславин поинтересовался:

— Ты чего такой? Дедушкой стал?

Я увидел себя в зеркале: улыбка до ушей, глаза блестят. Новый человек. Странно, что они меня вообще узнали.

— Напитал исстрадавшееся тело пьянящим батидо, — похвастался я. — А может, это было октли, там этикетка отклеилась.

Лицо Вячеславина приняло неестественный, неприятный вид.

— Грязные намеки, — сказал он грубо. — Я глубоко адекватен.

От него разило так, что хотелось немедленно закусить. Судя по всему, жаждущий классик нашел свой родник. Чтобы Иван Вячеславин, да не нашел? Мне стало стыдно, что я сомневался в таком человеке.

— Сначала он прочесал всю пригородную зону, — принялся рассказывать Лазар. — Самогон ему так и не продали, зато пошутили, что местные винокурни будто бы тайно разливают вино в экспортном варианте, без этих присадок. Он поперся в порт — ползать на брюхе перед агентами по снабжению и штурманами, а вернулся уже на полицейской машине. Тогда он потащил меня в яхт-клуб…

— Зачем в яхт-клуб? — не понял я.

— На каждой приличной яхте есть запас спирта. Но со всякой шпаной там разговаривать не станут, поэтому он взял меня.

— Хрустящий воротничок, — сказал Вячеславин с вызовом.

— Ради кого я старался, свинья? — спросил Лазар.

— Злой ты, как габровец, — огорчился Ваня, после чего спросил у барышни с нарочитой громкостью: — Ну, вы поняли свою ошибку?

— «Одеть» можно только кого-то, например, человека, — ответила она, глядя на известного прозаика с восхищением и преданностью. — В родительном падеже. А предметы в винительном падеже «надевают»: то есть «надела шляпку», «надел кепочку»… (Она кокетливо посмотрела на меня.)

— И никак иначе, — с удовлетворением закончил Иван.

Он внимал правильному ответу, приняв вид большого мастера (принявши!). Меж их склоненными головами трепетала рукопись, испорченная красными подчеркиваниями и ехидными пометками на полях. Девушка явно хотела взять Вячеславина под руку, но не решалась, а рукопись, очевидно, была собственного ее сочинения. Мне стало жаль юное дарование. Коли речь зашла о разнице в употреблении слов «одел» и «надел», значит, разговор за литературу велся по крупному, ибо вопрос этот имел не просто важное, но принципиальное значение, особенно когда Большие Мастера вразумляли пишущую молодежь… Коридорный, как это ни смешно, тоже держал в руках рукопись, и смотрел он с точно такой же преданностью, но только на Стайкова. Каждому ученику — по Учителю! Очевидно, я ненароком попал на летучее заседание творческого семинара.

— Если решили публиковаться на русском языке, на языке Пушкина и Фудзиямы, извольте освоить грамоту в совершенстве, — сурово покивал Вячеславин девушке.

— Что вас сдернуло в такую рань? — спросил я Лазара.

— Вломились какие-то болваны, — пожаловался тот, — сначала к Ване, потом ко мне. Вас искали, Максим, под все подряд кровати заглядывали. Мы решили, что вам требуется помощь. Какие-то неприятности?