А после этого письма Даня пропал.

Тим заставил её лечь в постель. Светлана выглядела не слишком-то здоровой: воспоминания разбередили старые раны сильнее, чем она могла предположить. Обычным людям в подобных ситуациях может помочь небольшое количество алкоголя, но… только не в этом случае. О нет, теперь ни за что на свете он не станет предлагать ей «выпить и расслабиться», он и так знатно сглупил накануне…

Светлана послушно улеглась прямо поверх одеяла, не раздеваясь. Глаза её были широко раскрыты. Она сомневалась, что сможет заснуть, несмотря на бессонную ночь, проведённую за тяжёлым разговором.

— Твои близкие, наверное, волнуются, — сказала она Тиму, имея в виду, что он не ночевал сегодня дома и, похоже, даже не собирался туда в ближайшее время, боясь оставить её одну.

— Я мешаю вам? — спохватился Тим. — Вы хотите, чтобы я уехал?

— Ты мне не мешаешь, — отозвалась она ровным голосом. — Просто не хочу, чтобы у тебя были неприятности… Ты и так из-за меня огрёб их сполна.

— Не будет никаких неприятностей, — он покачал головой. — Я предупредил свою… подругу, что задержусь.

Она улыбнулась.

— У тебя есть девушка? Тогда я тем более не понимаю, с какой стати ты тратишь своё время на какую-то никому не интересную престарелую тётку. Поезжай домой, к любимой. Надо ценить каждый миг, проведённый вместе…

— Это кто тут у нас «престарелая тётка»? — хмыкнул он. — И не надоело вам на себя наговаривать…

— Может быть, ты боишься, — осенило вдруг её, — что в твоё отсутствие я снова дам слабину, сорвусь и напьюсь? Тим, я же тебе обещала… этого не повторится. Да, у меня есть проблемы, это правда… но поверь, я действительно давно не пила. Мне и вчера-то одной бутылки хватило, чтобы… В общем, я отдаю себе отчёт и вполне смогу себя проконтролировать, — неловко докончила она свой монолог.

— Когда это у вас началось? — спросил он тихо. — Из-за чего? Из-за Дани?

Она долго молчала. Он испугался, что зашёл слишком далеко в своём бесцеремонном любопытстве, и уже собирался извиниться, но Светлана всё-таки решила ответить.

— Впервые я напилась — действительно напилась, до бесчувственного состояния, — когда поняла, что это не почтовая задержка. Что он просто не пишет больше… Ни мне, ни своей матери. Пару месяцев ещё можно было успокаивать себя, списывая молчание на Данину занятость, на нелётную погоду, на прочие обстоятельства непреодолимой силы, мешающие ему черкнуть пару строчек… Но когда прошло полгода, а он так и не ответил ни на одно письмо… И я, и Дина Наумовна писали на адрес его части, но все эти письма также улетали в пустоту. В конце концов, внутри меня что-то щёлкнуло. Я окончательно поняла, что с ним случилась беда. Тогда я просто пошла в магазин, купила бутылку водки, села у себя в общаге и выпила в одиночку. Мне казалось, что я смогу забыть хоть ненадолго о той боли и тоске, которые одолевали меня с самого момента Даниного ухода в армию. Пока он писал мне, с этой тоской ещё можно было худо-бедно сладить. Но когда я лишилась и этого… Господи, как мне было плохо. Водка, конечно, подействовала — я действительно отключилась. Но это был ненадёжный вариант спасения — лишь на короткое время… Да и девчонки, соседки по комнате, жутко перепугались, увидев меня в таком состоянии. Откачивали потом чуть ли не всей общагой…

— Вы… узнали в итоге, что с ним случилось?

Светлана покачала головой.

— Нет. «Пропал без вести» — такую информацию сообщили в конце концов Дине Наумовне. Она моталась по всевозможным инстанциям, давала взятки за малейшие крупицы информации, обивала пороги важных людей, умоляя помочь разыскать сына… Срок его службы подходил к концу, и мы с ней наивно надеялись, что Даня вернётся — просто, молча, по мановению волшебной палочки, как в сказке. Но Даня не вернулся, — Светлана, разнервничавшись, села на постели и обхватила себя за плечи. Тим уже знал, помнил этот её беспомощный детский жест, означающий, что ей сейчас холодно, неуютно и страшно…

— «Пропал без вести»… какая обтекаемая формулировка, верно? Она могла означать всё, что угодно. О том, живой он в принципе или нет, я старалась не думать… Но любой из вариантов, помимо этого, и так был ужасен. Получил ранение?.. Попал в плен?.. Дезертировал?.. Ты знаешь, Тимофей, я тогда молилась о том, чтобы он вернулся каким угодно калекой — без рук, без ног, без глаз… только бы живой.

Светлана прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Губы её подрагивали от волнения.

— Я миллион раз до мелочей проигрывала в воображении сцену Даниного возвращения. Как он приходит прямо ко мне в общежитие — худой, грязный, небритый и заросший. Пусть даже вшивый, — она усмехнулась. — И просит вахтёршу вызвать меня, называя номер моей комнаты. Я сбегаю вниз по лестнице, ещё ни о чём не подозревая… Вижу его, кидаюсь на шею, тут же начинаю реветь… А он говорит мне: «Ну тихо, тихо, моя маленькая. Мой Светлячок… Ты же видишь — со мной всё в порядке!» На улице я пускалась вдогонку за парнями, которые издали казались чем-то похожими на Даню… Особенно, если это были молодые солдатики… Заглядывала им в лица — и разочаровывалась, всякий раз разочаровывалась: это снова был не он…

Тим осторожно погладил её по плечу, не зная, чем ещё может выразить своё участие.

— Тогда я часто приезжала в гости к Ивану Романовскому, сыну дяди Коли. К тому самому Ивану, с которым мы снимались в фильме «Самое лучшее лето», — пояснила она. — Мы всегда дружили, неплохо общались. Он учился во ВГИКе на режиссёрском факультете — пошёл по стопам отца. В тот период мы ловили у него дома вражеские «голоса»[5] — как сейчас помню, по вторникам и четвергам. Пытались вычленить из потока критики, которую Запад обрушивал на СССР за ввод войск в Афганистан, хоть толику практической и полезной информации — о боях, операциях и потерях… Сам понимаешь, в Союзе официальным вещанием эти события не освещались вовсе. Слышимость была ужасная, «голоса» нещадно глушились. Иван психовал, бегал по квартире кругами, костерил на чём свет стоит советскую власть и министерство обороны…