– Может быть, мне нужно что-то другое. Может быть, просто человеческое тепло.

И что я тут должен сделать, подумал в раздражении Залевский. Посадить рядом? Обнять за плечи? Как в этом мире выражают тепло? Он мог бы. Но отдавал себе отчет, что это кончится тянущей болью в низу живота. Не дождавшись отеческой ласки и дружеской поддержки, парень сказал:

– Я скучаю по своим девочкам. Мне их не хватает. И с Инкой что-то не так.

– Что не так?

– Не знаю. Бесится.

– Ты все-таки влюблен в нее?

– Нет. Это что-то другое. Она – моя женщина.

– А я думал, все три – твои, – Марин изобразил крайнее удивление. – Почему ты живешь с ними? Почему не один? Из экономии?

Наверное, от мальчишки не укрылось его состояние. Но он предпочел сделать вид, что не замечает. Быть может, чувствовал себя виноватым из-за наркотиков. Ответил спокойно.

– Это квартира моих друзей, за нее не надо платить. И я сам их позвал. Мне хорошо с ними. Они очень красивые, ты же видел. И я не могу один. Мне нужно, чтобы рядом был кто-то свой, кто может меня поддержать, когда мне плохо. Иначе я могу натворить глупостей.

Человек, который имел смелость открываться перед публикой, боялся себя? Боялся остаться наедине с собой, своими грехами, страхами и обидами? Напрасно… Он просто еще не вкусил прелести одиночества, не постиг могучую энергию его недр и русл, подумал Марин и тут же одернул себя: мальчишке просто нужно, чтоб вокруг него прыгали и суетились. Чтобы ухаживали за ним. Его тянет забыться в ночном клубе, накачаться спиртным не по возрасту и почувствовать драйв веселой ночи. Ему нужно видеть подставленные руки, способные подхватить и утешить, когда он сорвется. Короля играет свита. А «король» мутит сейчас, ловко бьет на жалость!

Залевский понимал, что это не так, или не совсем так, но злился и ничего не мог с собой поделать. На память пришел давний и неоконченный разговор с самим собой: творческий человек должен быть одинок. Это не значит, что ему следует физически удалиться от мира, стать отшельником. Это значит, что ему требуется свой обособленный мир, где бы он мог остаться наедине со своим сознанием. Ему предстоит разгрести завалы внешней среды у порога и войти в себя. Что там в нем самом? Не исключено, что там пустота, и он все это время лепил изделия из того, что разгреб – из залежей чужих знаний и чужого опыта, чужих чувств. Но ведь ничто не рождается само по себе. Все рождается от соприкосновения с чем-то, внутреннего с внешним, привнесенным. Вызов – отклик. Или это – поверхностное? Не исключено, что Создатель заложил в человека нечто такое, до чего не каждому по силам докопаться. Может, оно и есть самое главное? Иначе ради чего Он снабдил человека разумом если не для познания себя? А может, это скрытое не богом заложено, а возникает от привнесенного: рождает ощущения греха? Да, нечто врожденное (то, что называют талантом, например), а затем оплодотворенное… грехом. Ощущение греха – побудительный мотив? Кто-то уходит пестовать свой грех в монастырь, а кого-то он выносит на сцену, на люди, чтоб простили и тем спасли. Освободили. Нет, он не готов обсуждать это с парнем.

– Слушай, Инка же – дылда. Ей тебя хватает?

– Не жаловалась, – мальчишка посмотрел на хореографа, и тот осекся. Ему показалось, что парень понимает все, что с ним происходит. Ему стало неловко.

– Ладно, вали спать. Я еще почитаю.

– А можешь вслух? – мальчишка засмеялся. – Мне никогда не читали вслух. Правда, я рано научился читать. Но мне хотелось… Сказку на ночь.

– Может, мне еще усыновить тебя?

– Усынови! Я не против, – развеселился мальчишка.

Боже, во что он вляпался? Это было мучительно. Да, «ад – это другие». Как простить этому человеку его молодость, его невольное коварство, чтобы он перестал быть для Залевского адом?

– Есть книги, с которыми надо оставаться один на один. Иди, свою читай.

Марин видел у мальчишки новенькую книжку-пустышку в мягкой обложке, наверняка прихваченную наспех. Он никогда не стал бы тратить время на что-то подобное. У парня другой культурный фон, и продукт он предпочитает облегченный и потому легко потребляемый.

– Я не люблю книги, в которых авторы открытым текстом пытаются учить меня правильно жить, – бросил он. – Набор банальных сентенций и убогое морализаторство. Гораздо интересней, когда автор пускает читателя в свой мир. Реальный или придуманный. То, что человек придумывает – это ведь тоже он. А если он может найти достойный художественный образ, художественную форму выражения себя, значит, он талантлив.

– Для кого-то это школа жизни. Меня и сериалы многому учат. Особенно семейные.

– Ты серьезно? – Залевский засмеялся.

– А если человек еще только познает мир? Ему же нужны хоть какие-то маяки? Туда он рулит или не туда…

– Ты учишься жизни на сериалах, что ли?

Залеский видел, что мальчишка обиделся на иронию, прозвучавшую в вопросе, но пытается не показывать виду.

– Они теплые. Они приносят мне ощущение семьи. Иногда мне даже хочется быть среди них, среди этих персонажей.

Конечно, семья, призванная научить человеческим отношениям, не справилась. Вот и учится, на чем попало, досадовал Марин. Эх, связался черт с младенцем!

Он выволок кресло-качалку на веранду, парень вышел следом и устроился на перилах. Полосы лунного света сквозь тени пальмовых листьев пересекали его нежное лицо. И Марин подумал, что мог бы любоваться им бесконечно. И у него будет на это еще уйма времени. Ему хотелось быть повязанным с этим человеком чем-то большим, чем интеллектуальные беседы при луне, чем-то тайным, непроизносимым, что читается во взгляде. А пока…

– Лучше бы ты, например, Педро Альмодовара смотрел. Это хоть имеет непосредственное отношение к искусству. А жизни ничто не научит. Нет таких учебников. Есть чей-то горький или сладкий опыт. Но совсем не факт, что он тебе пригодится. Горький опыт может, конечно, от чего-то уберечь, а может испортить вкус жизни.

Хореограф говорил из одного только желания говорить правильные вещи, не вдаваясь в подоплеку поступков и интересов собеседника, не особо задумываясь над мотивами его выбора. Он намеревался принести некую пользу, пусть даже умозрительную, но непременно нацеленную на формирование хорошего вкуса. Потому что надо учиться на лучшем.

– Твой Педро – садист, – неожиданно ответил мальчишка. – Он получает удовольствие от чужой боли. Его вдохновляет чужая боль.

– А что должна вызывать чужая боль?

– Сопереживание хотя бы. Я, во всяком случае, на это надеюсь, когда пою.

– Почему ты на это надеешься? Чужая боль вызывает любопытство у публики и страх, наверное. А творческий человек исследует ее, преобразует в художественное произведение. Боль, страдания – неотъемлемая часть душевных переживаний человека. Все лучшие образцы мирового искусства – великие трагедии – имеют в основе чью-то боль.