— Вы не должны рисковать, — возразил Камран. — Уходите, пока они не поняли, что вас намного меньше, чем им кажется. В первую очередь позаботься о Тигране. О себе, о своей дочери. Я никогда не говорил об этом, но… на самом деле я не заслуживаю ничего иного. Я оставил за спиной тысячи единоверцев, родину, халифа, в преданности которому клялся на Коране. Я убивал тех, в чьих рядах должен был сражаться.

— Ты сделал это ради меня.

— Да, ради любви к тебе, ради твоей любви. Она этого стоит. Но у меня нет и не может быть будущего.

Снега на самых высоких вершинах гор мерцали под солнцем и, словно белое пламя, врезались в голубое небо. А внизу весело пестрел цветами огромный луг. Эдельвейсы, тюльпаны, первоцветы и ирисы…

Камран осторожно ступал по яркому волнистому ковру; почему-то именно сейчас ему казалось важным не мять и не ломать хрупкие и нежные стебли. Позади остались Асмик, Асет и другие мужчины, а навстречу Камрану шел его сын. Камран знал; у него будет всего лишь миг для того, чтобы посмотреть на мальчика, заглянуть ему в глаза.

Человеческая жизнь складывается из многих мгновений, но сейчас Камрану почудилось, будто вся его жизнь состояла из одной-единственной секунды, той секунды, когда он поравнялся с Тиграном и встретился с ним взглядом. Эта секунда вмещала в себя весь мир, и она же была единственной ценностью в этом мире.

Камран сделал бы все, чтобы продлить этот миг, но чудес не бывает: мальчик быстро прошел мимо, а потом побежал вперед. И все же Камрану показалось, что помимо испуга во взоре Тиграна мелькнуло любопытство и… вопрос, вопрос, на который теперь ему сможет ответить только Асмик.

А потом было то, чего Камран не смог бы в точности описать, даже если б очень сильно захотел.

Сначала с ним говорили, но он не собирался отвечать на вопросы, потому что знал, что это бессмысленно. За все, что он совершил, он будет нести ответ там, за горизонтом земной жизни.

Потом Камран оказался на земле, и окружавшие его единоверцы уже ни о чем не спрашивали, только выкрикивали проклятия.

Над головой нависало злое, жгучее ярко-красное солнце, но кругом почему-то было темно. Руки и ноги сковала неподвижность. То, что осталось от его я, сосредоточилось в черепной коробке, будто в черном чреве. Камран не знал, понимают ли это люди, в чьи руки он попал; он испытывал облегчение от того, что больше не слышит их и не видит. Сердце то и дело останавливалось, а потом начинало стучать, но все слабее и реже. В душе не осталось ничего — ни страха, ни веры, ни сожаления, ни сил, — только капля надежды, похожая на росинку на стебле травы, росинку, чье появление не несет в себе никакого смысла; чьего исчезновения никто не заметит.

В то же самое время Асмик плакала и смеялась, обнимая Тиграна. Он пришел к ней словно с того света, но он был настоящим, живым. Никто никогда не испытывал такого счастья, как она, и никто не ведал такого горя, потому что плата за это счастье была слишком жестокой.

— Ты не погиб, ты со мной! — повторяла женщина.

— Да, мама!

— А Сусанна?

— Она жива. Сусанна осталась в семье дяди Вардана. Вот только, — мальчик прикусил губу, — их угнали арабы.

— Куда?!

— Не знаю. Приказали всем собрать вещи и куда-то повели. А я убежал — к тебе.

— Откуда ты знал, что я жива?

— Я в это верил, — просто сказал Тигран и спросил: — Тот человек, которого я встретил на лугу, когда шел к тебе, кто он? Он так на меня посмотрел…

Лицо Асмик было залито слезами.

— Тигран… это твой отец.

— Расскажи о нем! — попросил мальчик.

— Прости… Потом. Сейчас… я не могу.

При мысли о том, что случилось с Камраном, при воспоминании о добром и умном взгляде его темных глаз у Асмик замирало сердце. Этот человек любил ее глубоко, бескорыстно, терпеливо и нежно; отчего она не стремилась проникнуть в тайную жизнь его души? Почему не была счастлива тем, что в любой миг могла положить голову ему на грудь и услышать, как бьется его сильное, смелое и благородное сердце?

Ответ был ясен: потому что ее постигло ни с чем несравнимое горе. Но не только поэтому. Потому что она всегда считала их любовь в большей степени преступной, нежели чудесной, суровым проклятием, а не спасительным Божьим даром.

Вернувшиеся из разведки мужчины доложили Асету, что арабы отправились на запад, к берегам Зайенде-Руд и что, к сожалению, их слишком много.

— Должно быть, слились еще с каким-то отрядом, а теперь хотят соединиться со своей армией, — высказал предположение Асет и решительно произнес: — Нам их не одолеть. Прости, дочка, я не могу рисковать людьми.

Асмик опустила голову и долго молчала. Наконец промолвила:

— Мы тоже пойдем к Зайенде-Руд?

— Да. Как и собирались.

— Это хорошо. Туда угнали жителей Луйса, селения, в котором я прожила долгое время. Среди них моя дочь.

Часом раньше арабы снялись с привала, затушили костер, рассыпавший алые искры, костер, от которого струился дым, такой же красный, как обильно покрывавшая землю кровь. Казалось, здесь зарезали барана, хотя на самом деле это был человек.

Брезгливо поморщившись, Абдаллах ибн Сабир тронул ногой изувеченную человеческую плоть и произнес:

— Что с этим делать? Оставить на тропе, на съедение зверям и птицам, или сбросить в пропасть?

Никто не успел ответить: вперед выступил Ибрагим. Он еле слышно пробормотал, по привычке не поднимая глаз:

— Как бывший могильщик, я скажу так: трупы обязательно надо хоронить. Чем надежнее похоронен мертвец, тем спокойнее живым.

На мгновение задумавшись, Абдаллах махнул рукой.

— Вот и похорони эту падаль! Едва ли кто-то захочет притронуться к ней!

Когда Ибрагим приблизился к телу и склонился над ним, Абдаллах спросил:

— Он мертв?

Ибрагим протянул руку и коснулся шеи человека.

— Да, господин.

— Он так и не сказал нам, кто он, откуда и как его имя, — заметил кто-то, а другой араб произнес:

— Может, надо было отвезти его в Исфахан?

Абдаллах резко обернулся.

— Да кто он такой, чтоб таскать его за собой? Мне не нужно знать имя этого нечестивца, мне достаточно видеть его мертвым!

Ибрагим принялся за дело, когда остальные уже тронулись в путь. Он нашел удобную каменную нишу в углублении скалы рядом с тропой и опустил туда тело. Он заложил нишу камнями, но так, чтобы их было легко отодвинуть и чтобы внутрь проникал воздух.

— Ты не сказал нам свое имя, но Аллаху оно известно, и он один знает, как с тобой поступить, — пробормотал Ибрагим и поспешил прочь, изредка испуганно оглядываясь, будто ожидая, что мертвец выберется из могилы и бросится в погоню.