Обширные апартаменты состояли из мастерской, выходящей окнами на северную сторону в садик, и жилых комнат, смотрящих прямо на солнце и на деревья улицы Фрошо. Восхищенная Фернанда приглашала своих подруг в спальню полюбоваться кроватью в английском стиле с толстыми медными перекладинами. В ее распоряжении была небольшая гостиная, почти целиком занятая роялем, на котором она играла одним пальцем. Чтобы обставить квартиру, Пикассо начал наведываться на блошиный рынок и в лавочки антикваров, расположенные недалеко от нового дома. Он покупал все, что нравилось, нимало не заботясь о едином стиле убранства своего дома. Пикассо был абсолютно чужд всякому украшательству; где бы он ни жил, в Калифорнии или в Нотр-Дам-де-Ви, помещения всегда были загромождены картинами, скульптурными фигурами, предметами старины, папками с рисунками, а мебель неизменно оставалась весьма скромной, почти бедняцкой.

На бульваре Клиши он стал собирать старые вещи, сопровождавшие его потом всю жизнь: мебель времен Луи-Филиппа, обитые шелком диваны, старинные ковры, картины, музыкальные инструменты и, конечно, негритянские безделушки, которые он начал коллекционировать под влиянием Матисса, Дерена и Вламинка, открывших негритянское искусство раньше него. Шкафы, столы, стулья загромождали стеклянная посуда, бутылки в форме Вандомской колонны или Эйфелевой башни, цветные коробочки из ракушек, хромолитографии с инкрустацией из соломы, старинный фаянс…

В этой массе вещей немногие были действительно ценны: Пикассо не принадлежал к коллекционерам, осознанно ищущим раритеты, характерные и совершенные. Для него главными являлись затейливость и необычность. Вот почему так были разочарованы хранители Лувра, куда вдова и сын Пикассо передали коллекцию после его смерти. За исключением произведений Матисса, Руссо, Брака, Гриса, Миро, Балтюса, Балтазара Клоссовски, полученных Пикассо в порядке обмена на свои работы, как это принято у художников, вещи оказались если не фальшивыми, то третьесортными. Коро без подписи, Курбе — сомнительный, Ленен — не Луи, Матье и Гоген тоже не вызвали полного доверия.

Обосновавшись на бульваре Клиши, Фернанда сначала чувствовала себя счастливой. Ее буржуазная натура вполне могла развернуться: она играла роль светской дамы, приглашала на чай, назначила собственный день приема, ею овладела невероятная жажда респектабельности. До безумия влюбившись во все «респектабельное», она была на верху блаженства, когда Поль Пуаре пригласил ее на свой корабль и преподнес в подарок розовый шарф, расшитый золотом.

Демонстрируя благополучие, Фернанда наняла прислугу, которой было почти нечего делать: Пикассо запрещал убираться в мастерской, опасаясь, что пыль пристанет к свежей краске на полотнах; в святая святых допускались только собака Фрика, сиамские коты и обезьянка Моника. Любовники вставали поздно и требовали полной тишины, и прислуга спокойно сидела в кресле, потягивая кофе с молоком и почитывая газету. Для Фернанды, любившей пустить пыль в глаза, главное заключалось в том, что есть кому открывать дверь посетителям.

Этот стиль жизни изменил Пикассо. Ему исполнилось двадцать восемь, и он мало напоминал тощего котенка, приехавшего в Париж девять лет назад. Он знал себе цену и держался уверенно: беспокойство юных лет, близкое к невротическому состоянию, постепенно уходило в прошлое. После «Авиньонских девушек» он уже понимал, в каком направлении двигаться, его дорога определилась. Пикассо неизменно сопровождало восхищение друзей и даже совершенно незнакомых людей — как тут не вспомнить Эухенио Орса, передавшего ему из Мадрида наилучшие пожелания художников авангарда, которые предсказали, что его картины окажутся в «Прадо». Пикассо уже чувствовал, что является, вероятно, самым значительным художником своего поколения. Он стал не только другим человеком, но еще в большей степени — другим художником. Действительно, что общего между картинами периода Тулуз-Лотрека и кубистскими пейзажами, какие он писал в Хорта де Эбр? Здесь не просто различие в стиле, но и различие в умонастроении.

Бульвар Клиши — это Монмартр праздника, но не Монмартр художников. Холм казался далеким, хотя Пикассо частенько захаживал в «Бато-Лавуар»: мастерскую он оставил за собой, теперь она служила ему складом для картин. Ничего удивительного, что он еще раз изменил ритм своей жизни, приблизившись к традиционному распорядку дня большинства художников: он работал всю вторую половину дня, а когда наступал зимний вечер, Пикассо спускался по улице Мартир и отправлялся либо в галереи, либо в кафе поболтать с друзьями. Он больше не заглядывал ни в «Проворный кролик», ни в заплеванные бистро Холма, но с удовольствием ходил в «Эрмитаж», пивную рядом со своим новым домом. Это заведение, несколько сомнительное из-за сидевших за столиками сутенеров, наблюдавших за своими «протеже», которые прогуливались по тротуару, не страдало от обилия посетителей и не отличалось тишиной: каждый вечер оркестр исполнял легкую музыку. Но оно было очень удобно расположено, и тут всегда прилично кормили. Именно здесь Пикассо принимал футуристов, приехавших из Италии, именно здесь поэтический сборник Аполлинера получил свое название — «Алкоголи».

Собиравшаяся в «Эрмитаже» компания Пикассо стала так велика, что знакомых оказывалось больше, чем собственно самих прежних друзей. Испанцы затерялись среди писателей и художников других национальностей. Самые близкие, кроме Аполлинера и Макса Жакоба, — это Джино Северини, Метценже, Пикабиа, актер Роже Карл, Серж Фера и его сестра баронесса Этингенская, которая как-то на целую неделю умыкнула Аполлинера для любовных утех; польский художник Маркус, чье имя Аполлинер переиначил в Маркусси по названию одной симпатичной деревушки с Иль-де-Франс; его подружка Марсель Юмбер по прозвищу Куколка, утонченная, деликатная, волнующе хрупкая.

Эта пара «безумно влюбленных» и послужила причиной разрыва Пикассо с Фернандой и окончательного прощания Пикассо с Монмартром.

Марсель, ее настоящее имя Ева Гуэль, сдружилась с Фернандой, они часто виделись. Почти каждый вечер обе пары встречались в «Эрмитаже». Уверенная в себе и в своей власти над любовником, Фернанда не сразу заметила, что того не оставили равнодушным чары Евы. Прожив столько лет с рубенсовской женщиной, Пикассо не прочь был обольститься изяществом Ватто. Это быстро почувствовала мощная Гертруда, не привыкшая хитрить.

Джино Северини, тоже вечерами наведывавшийся в «Эрмитаж», дает свою версию разрыва между любовниками «Бато-Лавуар»:

«Фернанда слыла особой легкомысленной, и не без оснований: Пикассо неоднократно закрывал глаза на флирты своей подружки то с Марио Шенье, то с Роже Карлом[46]. А тут она влюбилась в молодого художника Убальдо Оппи, умного и приятного, он бывал у меня и просил представить его Пикассо. Я пришел с ним в „Эрмитаж“, где и представил четверке друзей».

Красивый и предприимчивый, как и положено итальянцам, молодой человек сразу понравился Фернанде. Она к этому времени уже догадывалась об изменах своего любовника. Подозрения закрались, когда он снял вторую мастерскую в «Бато-Лавуар», не сумев объяснить, зачем ему это понадобилось. Мастерская служила «гнездышком», куда он приводил Марсель.