Уже сейчас Джереми понимает, что Москва опустится перед ним на колени точно так же, как опускаются все другие города. Что элсмит на православных церквях станет не исключением, а нормой. Что Патриарх склонит перед ним голову и будет мести бородой пол. И самое странное — Джереми это неприятно. Сейчас ему не хочется этого пресмыкания. Ему хотелось бы просто пройтись по Москве, посмотреть на неё, на людей. Исцелить случайного нищего, а не специально подсунутого дауна, выбранного из тысяч и тысяч.

На самом деле Москва ещё даже не началась. Это просто предместья, микрорайоны, не ставшие официально частью спрута. Метро — это не признак Москвы, потому что оно выходит далеко за её пределы. Джереми ждёт, когда автомобиль приедет на Красную площадь. Так спланировано: Джереми должен пройти по ней пешком, войти в Кремль, и там его встретит Патриарх Кирилл III. Площадь перекрыли полностью ещё вчера.

Они проносятся по Ленинградскому проспекту и выезжают на Тверскую. Джереми смотрит на массивные здания, и они напоминают ему центр Нью-Йорка. Это неоклассицизм, о котором Джереми ничего не знает, но что-то шевелится у него внутри. Ему что-то нравится в этой стране, в этом городе, в людях на этих улицах.

Красная площадь оказывается именно такой, какой он и ожидал её увидеть. Огромное пустое пространство, мощённое брусчаткой. И храм Василия Блаженного. Ему показывали видеофильмы и фотографии. Он смотрит на это кошмарное, расписное, аляповатое сооружение и чувствует, что время крестов уходит в прошлое. Что на семи луковицах собора скоро появятся семь цветных элсмитов. Таких же расписных и уродливых. Завтра они поедут смотреть на московские храмы. Но это — завтра. Сегодня есть только этот чудовищный лубок, и Джереми говорит: я хочу внутрь, прямо сейчас.

«Нас ждут».

«Подождут ещё», — и Джереми выходит из машины, притормозившей перед собором. Он идёт прямо к храму, охрана не поспевает за ним, встречающие лица у въезда в Кремль смотрят на исчезающую в недрах собора фигурку. Джереми поднимается по крутым ступеням и внезапно понимает, что это музей, магазин для торговли сувенирами, а вовсе не то, что он ожидал. Внутри он не ощущает никакого величия, никакой благости. Торговцев из храма не убрали, потому что он входит в экскурсионную программу Джереми Л. Смита — возможно, ему захочется что-нибудь купить. Но Джереми не хочется.

Он подходит к первому прилавку. За прилавком — парень лет двадцати пяти. Он улыбается, боясь сморозить что-нибудь не то. Он специально обучен и предупреждён, но это ничего не гарантирует. Джереми склоняется над сувенирами — шкатулками и значками с видами Москвы, изображениями собора и Кремля, над серебряными крестиками, изготовленными в Китае, над расписными тарелками и поддельным палехом, над мягкими игрушками и ярко иллюстрированными книгами. Часть товара — под стеклом, часть — снаружи.

И тогда Джереми сметает на пол всю эту грязь, всю эту мерзость, и поднимает глаза на торговца, и кричит ему: «Вон из Храма!», — и парень стремглав скатывается по лестнице и исчезает. Джереми смотрит на остальные прилавки, и все эти бабушки и девушки бегут прочь, а Джереми голыми руками крушит витрины и разбрасывает по полу псевдоювелирные изделия и книги о Москве.

«Торговцам не место в Храме!» — говорит он. Именно говорит, а не кричит, но эти слова громовым раскатом проносятся по площади, по Москве, и вокруг лопаются стеклянные витрины и защитные стены, оберегающие свежеизготовленные иконостасы от рук туристов. Спирокки не может понять, что это — шоу из Библии или настоящее божественное вмешательство.

А потом понимает. Это война за паству. Это удар по тем, кто верит в своего, православного Бога. По тем, кто держит плакаты с надписью «Антихрист». Они ведь теперь поддержат Джереми, они скажут: да, вот он — новый Мессия. Мы ошибались, скажут они теперь. Джереми Л. Смит — наш новый пастырь. Веди нас, Джереми Л. Смит.

По полу катится поддельное яйцо Фаберже. Всё в осколках стекла. Руки Джереми — в крови. Как только он выйдет, кто-то бросится подбирать осколки с кровью Джереми Л. Смита — со священной кровью. Это разновидность реликвии — пузырёк с кровью Мессии. До такого Спирокки не додумался. Но теперь поздно брать это на вооружение.

Джереми оборачивается. Он тяжело дышит. За спиной Спирокки стоит Терренс О'Лири и внимательно смотрит на Джереми.

Джереми Л. Смит направляется к выходу из храма. Женщина-экскурсовод растерянно разводит руками: вряд ли он захочет смотреть на сохранившиеся фрагменты первоначальной кладки собора.

Джереми пересекает площадь. Его одежды развеваются. Он идёт к Спасской башне, его губы плотно сжаты, а за ним семенит его свита, его охрана, его лизоблюды и прислужники. Спирокки смотрит на Мавзолей Ленина и неожиданно ему приходит в голову, что Джереми может оживить даже вождя мирового пролетариата, эту мумию, официально охраняющую главный город огромной страны. Он может войти в усыпальницу, возложить руки на пуленепробиваемое стекло — и Ленин откроет глаза, сядет на своем столетнем ложе и хитро прищурится, как на многочисленных портретах. Спирокки мотает головой, чтобы отогнать глупые мысли.

Навстречу Джереми Л. Смиту, прямо из открытых настежь ворот Спасской башни, появляется Патриарх Кирилл III. Когда ему сообщили, что происходит на площади, он тут же покинул зал для приёмов, где ожидал прибытия Мессии. Он идёт навстречу Джереми — глава Православной церкви, седобородый старик с тяжёлым взглядом — и останавливается, не дойдя до него десятка шагов. На улице тепло, лёгкий ветер развевает фелонь Патриарха и полы балахона Джереми. Джереми Л. Смит смотрит на старика и неожиданно отворачивается. Все в растерянности. Режиссёры телетрансляций кричат операторам: «Снимайте, снимайте!» Джереми оглядывает площадь, скользит взглядом по историческому музею, по ГУМу, по пятачку Лобного места. А потом воздевает руки к небу.

Спирокки понимает, что сейчас должно произойти. Слова — ничто в сравнении с действием. Сейчас будет манна небесная, думает он. Сейчас будет повторение римского шоу.

Небо темнеет. Со всех сторон набегают тучи. Но это не грозовая темнота, а что-то иное. У Спирокки возникает мысль, что сейчас Бог спустится с неба огненным столпом, что это новая гора Синай — здесь, в сердце России, в сердце Москвы. Джереми смотрит на небо, и Спирокки чувствует в своём сердце иглу. Этот укол — тонкий, едва заметный, но он задевает какой-то жизненно важный нерв, и кардинал содрогается. Он ищет название охватившему его состоянию — и не может найти.

Это название ищут все. Потому что игла вонзается в каждое сердце. Сердца охранников и торговцев, представителей власти и праздных зрителей — все они бьются в одном ритме. Бойцы ОМОНа, выстроенные по периметру Красной площади и сдерживающие напор толпы, оглядываются и смотрят вверх. Толпа затихает. Умолкают крики и вопли, движения становятся размеренными и плавными.

Они все ищут название тому, что навалилось на них, что охватило их сердца и головы.

Первым его находит Женя Баркушев. Он идёт по площади Революции со своей девушкой Таней, когда на него обрушивается это чувство. Его сердце разрывается на тысячу частей, ему становится невероятно хорошо, он смотрит на Таню — и вдруг находит самое точное слово для того, что ощущает в данный момент.