Блюмкин оборвал мою мысль на самом интересном месте:

— А мне бы только-о любви немножечко-о, да десятка два-а папирос!

Ну вот, добрались до дома. Поскорее бы смыть дорожную пыль, дождаться Сашу, и с чистой совестью за стол!

Вот только с чистой ли на самом деле?!

От неожиданной мысли у меня потемнело в глазах:

— Яша, а ты не заметил случайно… мы точно-точно никого кроме генсека осколками не зацепили?!

— Черт его разберет, — Блюмкин даже не повернул головы. — Не поглядел.

— Бл…ь!!!

— Все нормально, не переживай.

— Ну я же специально тебя просил!

— Послушай, тебе что важнее? — полез в бутылку Блюмкин. — Сталина добить или каких-то там прохожих разглядывать?

С таким аргументом спорить сложно. Да и смысла нет, все равно сделанного не воротишь.

— Чай поставишь? — сменил я тему. — Хочу поскорее узнать последние новости!

— Валяй, — неожиданно охотно согласился заняться кухней Яков.

Не переодеваясь, прямо как есть, я ринулся в свой угол. Привычно вытащил из-под кровати и взгромоздил на комодик лучшее в мире лекарство против сенсорного голода — самодельный радиоприемник-регенератор. Всего одна лампа, намотанные на картонные цилиндры катушки для регулировки ПОС, воздушный поворотный конденсатор, десяток гнутых из толстой медной проволоки проводников, а сколько удовольствия в результате!

Вставил антенну, подсоединил свежую анодную батарею БС-Г-70, замкнул контур обратной связи — сейчас мне без надобности слабые заграничные голоса.[183] Натянул на голову неуклюжие бакелитовые наушники. Подождал, пока внутри лампы затеплится оранжевая нитка, осторожными поворотами крутилочки настроился на "Новый Коминтерн".[184]

Голос диктора, тяжеловесный как колесо ломовика, по-одному проталкивал слова сквозь шорох мирового эфира:

… Политбюро ЦК с великим прискорбием извещает партию, рабочий класс и всех трудящихся Союза ССР и всего мира, что сегодня от предательской руки подосланного врагами рабочего класса убийцы погибли выдающиеся деятели нашей партии, пламенные бесстрашные революционеры, любимые руководители большевиков и всех трудящихся, товарищ Сталин и товарищ Киров.

— Есть! Мы смогли! — прокричал я, не отрываясь от приемника.

И снова сосредоточился на далеком голосе, даже глаза прикрыл в старании впитать каждую мелочь.

… Смерть кристально чистых и непримиримо стойких партийцев, большевиков-ленинцев, отдавших свою яркую, славную жизнь делу рабочего класса, является для нас тяжелейшей потерей… Тяжело ранены товарищи Молотов, Ворошилов. Убиты случайно оказавшиеся на месте террористического акта граждане Юсис, Юдин, Рыбин, гражданка Карбышева и подросток, вероятно ее сын. Многие десятки прохожих, в том числе детей, получили ранения…

Дыхание перехватило судорогой. Там столько народа на всей улице не было! Я потянулся поправить воротничок толстовки, но пальцы наткнулись на грубую веревку.

Ехидное пояснение Блюмкина обогнало мой вопрошающий хрип:

— Предупреждал, пожалеешь! Уж извини, что так долго, по старой дружбе тебя надо было бы пристрелить еще там, у болота. Да только Саша мне позарез нужна, должен же я ей как-то твою безвременную кончину обставить.

Скотина болтливая! Он что, так шутит?! Я же намного сильнее! Скорее выдрать из рук идиота конец веревки, впечатать в скулу кулак, чтоб кувыркался до самой стенки! Но бесценные мгновения потеряны в инстинктивной попытке засунуть пальцы под петлю. Подняться с кровати не удалось — пол вывалился из-под ног. Зато я дотянулся до ног предателя.

Чуть-чуть, и дернуть!

— Ну-ну! Не ерепенься, сейчас, оформлю в лучшем виде! Тут такой крюк замечательный! Будешь болтаться на нем заместо керосинки, как положено гнилому интеллигенту.

Страшный рывок за шею откинул меня от такой близкой и желанной цели, скрюченные яростью пальцы ухватили пустоту. В спину саданул чужой сапог. Как же он так быстро?!

— Лев Давыдович будет доволен! — в уши прорвался тусклый, как пропущенный сквозь вату, но торжествующий победу голос Блюмкина. — Да и мне больше славы без наивного дурачка!

Темнота отчаяния поглотила сознание.

* * *

Поцелуй соленых губ — неужели смерть так встречает неофитов в своих чертогах? Следом пришел обжигающий удар по щеке, за ним — по другой, вроде как для симметрии. В глаза брызнул тусклый свет. Черты склонившегося надо мной лица медленно сползлись в осмысленный образ.

— С-с-сашенька! — чуть слышно просипел я.

Горло обернулось узкой переломившейся соломинкой, через которую в легкие с трудом и болью продиралась тоненькая струйка воздуха. Руки сработали быстрее мозга — сами собой нащупали ослабленную петлю и сбросили ее с шеи. Но легче не стало.

— Алешка! — всхлипнула моя спасительница. — Владычица, Пресвятая моя Богородица. Твоими всесильными и святыми мольбами перед Господом нашим отведи от меня, грешного и смиренного раба Твоего…

С трудом, цепляясь за спинку кровати, я сумел утвердиться на дрожащих от перенапряжения ногах. Под каблуками старыми костями прохрустели осколки разбитых наушников. Руки сочатся кровью и болью от сорванных об доски пола ногтей. Горло в огне.

Жив!

А вот Блюмкин мертв. Валяется как падаль в мокрых штанах, с аккуратной дыркой в затылке. Ненадолго задержалась его судьба в сравнении с историей моего мира! У изгвазданных в грязи сапог навсегда бывшего партнера блестит никелированными узорами дамский браунинг.[185] Ох, все же какой удачный подарок я сделал Александре перед терактом! Не напрасно две обоймы по бутылкам расстреляно — свалила предателя одним выстрелом.

Визгливый женский крик пронзил дверь. Соседка! Тут же косяки содрогнулись от тяжелого удара. Кто-то из мужиков подтянулся, не иначе. Страха у местных после гражданской войны не осталось ни на грош, — придется прорываться с боем. Я подхватил оружие с пола, дернул затворную раму — пусто! Черт возьми! Погорячился зачислять Сашу в снайперы, где-то тут, в стенах и пародии на мебели, засажено еще пять пуль. Больше патронов для этой игрушки у нас нет.