а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый или голубой, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, пошли.

Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший город. мы сидели, ждали солнца и того, чего бы там потом ни было. мне мир не нравился, но в осторожные и легкие времена его почти что можно было понять.

не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были хороши:

щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые коленки. все краски платьев и трусиков, давать Полиции Лос-Анжелеса тоже подзаработать зелененьких.

ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже не будут такими.

Я сидел на мели - снова - только на этот раз во Французском Квартале, Новый Орлеан, и Джо Бланшар, редактор подпольной газетенки ПЕРЕВОРОТ, отвез меня в то место за углом, такое грязно-белое здание с зелеными ставнями, ступеньки чуть ли не вертикально вверх взбираются. Это было в воскресенья, и я ожидал гонорара, нет, аванса за неприличную книжку. Которуя я написал для немцев, только немцы все время тюльку мне на уши вешали, чего-то про хозяина писали, про папика, пьянь конченую, а поэтому они оказались в заднице - старик снял все их сбережения со счета, нет, даже перебор там получился из-за его запоев и беспрерывной ебли, а следовательно они обанкротились, но старику они дают под зад, и как только, так сразу...

Бланшар позвонил.

Подходит к двери эта толстая деваха, фунтов 250-300, наверное. На ней как бы такая широченная простыня вместо платья, а глазки малюсенькие. Наверное, единственное, что в ней есть маленького. Мари Главиано, хозяйка кафе во Французском Квартале, очень маленького кафе. Вот еще что в ней было невелико - ее кафе. Но очень славненькое местечко, скатерки красные с белым, дорогое меню и никакого народу внутри. Возле входа торчала одна из таких старомодных кукол - черная нянька. Черная нянька символизировала добрые времена, старые времена, старые добрые времена, только старые добрые времена давно прошли. Туристы теперь стали зеваками. Им нравилось просто гулять и все рассматривать. Они не заходили в кафе. Они даже не напивались. Ничего больше не окупалось. Добрые времена миновали. Всем было насрать и ни у кого больше не водилось денег, а если и водились, то за них держались. Настал новый век, причем не очень интересный. Все как бы только наблюдали за тем, как революционеры и свиньи рвут друг другу глотки. Хорошее развлечение - бесплатное, денежки в кармане остаются, если они вообще есть.

Бланшар сказал:

- Привет, Мари. Мари, это Чарли Серкин. Чарли, это Мари.

- Здорово, - сказал я.

- Здрасьте, - ответила Мари.

- Давай, мы зайдем на минутку, Мари, - сказал Бланшар.

(С деньгами только две штуки не так: когда их слишком много и когда их слишком мало. А я как раз снова попал в фазу "слишком мало".)

Мы взобрались по крутым ступенькам и пошли за нею по такому длинному, разросшемуся вбок дому - то есть, где сплошная длина и никакой ширины, и тут же оказались на кухне, за столом. На нем стояла ваза с цветами. Мари вскрыла 3 бутылки пива. Села.

- Ну вот, Мари, - произнес Бланшар. - Чарли - гений. Грудью на нож. Я-то уверен, что он выкарабкается, но тем временем... тем временем, ему негде жить.

Мари посмотрела на меня:

- Вы в самом деле гений?

Я хорошенько приложился к бутылке.

- Ну, если честно, трудно сказать. Гораздо чаще я чувствую себя каким-то недоразвитым. Будто у меня в голове такие здоровые белые блоки воздуха.

- Он может остаться, - изрекла Мари.

То был понедельник, единственный ее выходной, и Бланшар встал и оставил нас сидеть на кухне. За ним хлопнула входная дверь, и он вымелся оттуда.

- Чем вы занимаетесь? - спросила Мари.

- Живу наудачу, - ответил я.

- Вы напоминаете мне Марти, - сказала она.

- Марти? - переспросил я, думая: боже мой, вот оно. И оно наступило.

- Ну, вы же безобразны, знаете ли. Я не имею в виду, что вы урод, я в том смысле, что вы биты жизнью, знаете. А жизнь вас действительно побила, вы биты даже больше Марти. А он был драчун. Вы были драчуном?

- Это одна из моих проблем: драться хоть как-нибудь стояще я никогда не умел.

- Как бы то ни было, вид у вас такой же, как у Марти. Вас побило, но вы добрый.

Мне такой тип знаком. Я узнаю мужчину, когда увижу мужчину. Мне нравится ваше лицо. У вас хорошее лицо.

Не имея возможности ничего сказать о ее лице, я спросил:

- У вас не найдется сигарет, Мари?

- Ну конечно же, голубчик, - она сунула руку в эту свою широченную простыню платья и вытянула пачку откуда-то из-под сисек. У нее там могло бы поместиться продуктов на неделю. Смешно. Она открыла мне еще пива.

Я хорошенько хлебнул, а потом сказал ей:

- Я мог бы, возможно, ебать тебя, пока слезы из глаз не брызнут.

- Послушай-ка сюда, Чарли, - сказала она в ответ. - Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали. Я - приличная девушка. Мама меня правильно воспитала.

Еще поговоришь так - и вылетишь.

- Прости, Мари, я просто пошутил.

- Так вот: мне не нравятся такие шутки.

- Конечно, я понимаю. У тебя виски не найдется?

- Скотч.

- Скотч пойдет.

Она вынесла почти полную квинту. 2 стакана. Мы смешали себе скотча с водой. Эта женщина много чего повидала. Как пить дать. Вероятно, она видала все это лет на десять дольше меня. Что ж, возраст - не преступление. Просто многие стареют плохо.

- Ты совсем как Марти, - снова сказала она.

- А я никого, похожего на тебя, никогда не видел, - ответил я.

- Я тебе нравлюсь? - спросила она.

- У меня нет другого выхода, - сказал я, и никаких соплей на этот раз она на меня не вывалила. Мы пили еще час или два, главным образом - пиво, но раз-другой разбавляя его скотчем, а потом она отвела меня к моей постели. А по дороге мы прошли мимо одного места, и она, разумеется, сказала:

- Это моя кровать. - Она была довольно широка. Моя кровать стояла впритык к другой. Очень странно. Но это ничего не значило.

- Можешь спать на любой, - сказала Мари, - или на обеих.

Что-то в этом отдавало обломом...

Ну и, разумееется, наутро у меня башка раскалывалась, а я слышал, как она громыхает на кухне, но не обращал внимания, как и подобает мудрому мужчине, и слышал, как она включила телик посмотреть утренние новости, телик работал на столе в обеденном уголке на кухне, и слышал, как у нее кофе заваривается, запах был недурен, но вони яичницы с беконом и картошкой я не переваривал, и звука утренних новостей я не переваривал, и поссать хотелось, и пить хотелось, но не хотелось, чтобы Мари знала, что я уже проснулся, поэтому я ждал, слегка обоссался (хаха, да), но хотел остаться один, хотел, чтобы весь дом был моим, она же все ебошилась, ебошилась по дому, и я, в конце концов, услышал, как она пробегает мимо моей кровати...