Кто бы сомневался, после всего перечисленного выше, что именно в Британии родилась евгеника,[260]квинтэссенция социал-дарвинистских теорий, наука, призванная слегка подправить несовершенного человека путем селекции представителей высших рас с одновременным устранением от процесса репродукции всевозможных разнообразных уродов. Ну а там уже и до насильственной стерилизации «неполноценных», и до масштабных программ эвтаназии «больных», и до «окончательного решения еврейского и прочих вопросов» было — рукой подать. «Слабые нации мира неизбежно должны уступить дорогу более благородным вариететам человечества», — провозглашал «отец-основатель» евгеники сэр Фрэнсис Гальтон.[261]«История показывает, что существует один путь, при котором возможно возникновение высокоразвитой цивилизации, — это борьба расы против расы и выживание расы более одаренной в физическом и духовном отношениях», — твердил его последователь Карл Пирсон.[262]Ну а британского социал-дарвиниста Хьюстона Стюарта Чемберлена[263]сам Геббельс назвал «отцом нашего духа» и «пионером» нацизма.

Кстати, Арнольд Тойнби[264]отмечал презрительное отношение представителей «нордической» расы господ к «романцам», которых они полагали «весьма сомнительной категорией белых людей». Это тем более интересно, поскольку речь-то о французах, колониальную империю которых германские нацисты полагали чем-то вроде недоразумения. Или ошибки природы, если хотите. Между тем именно Франция стала первой мишенью своей соседки Англии.

Я поднял глаза к небу и опустил их к земле. И сказал себе: то и другое должно стать британским.

И мне открылось… что британцы — лучшая раса, достойная мирового господства.

Сэр Сесил Родс

Я восхищаюсь английским народом. В деле колонизации он совершил неслыханное.

Адольф Гитлер

Семилетняя война была первой крупной войной, в которой Англия уже не посылала на материк собственных войск, а воевала только одними деньгами, а не солдатами. Эта война, так же как и последующая, по словам фон Мальтцана, отличалась тем, что колонии приобретали для европейских государств все большее значение и создали между ними такую зависимость, какой до тех пор не существовало.

А. Штенцель

Уинстон Черчилль, принимавший участие сразу в двух мировых войнах, причем не каким-нибудь там занюханным фельдфебелем, а на самых ответственных постах, называл Семилетнюю войну в Европе Первой мировой и, по-своему, был абсолютно прав. При этом, правда, Черчилль предпочитал не распространяться о роли, игравшейся в ходе конфликта Британией, а ведь она была весьма примечательна. Еще бы, ведь Британия в этой войне делала то, что позже вошло у нее в скверную привычку. Подпитывала бушующий на континенте конфликт деньгами, и, пока противоборствующие стороны драли друг дружке чубы, преспокойно собирала в корзинку заморские колонии. Их варварская эксплуатация с лихвой окупала затраты. Кроме того, у Англии появился свой банк, субсидировавший любые «благие» начинания правительства под проценты. Прямым следствием крупных британских субсидий противоборствующим лагерям стал стремительный рост могущества института так называемых придворных факторов — европейских финансистов, кровно заинтересованных в том, чтобы английские вливания «масла в огонь» не прекращались.

Итак, во второй половине XVIII в. Англия превратилась в ведущую мировую державу, процветавшую главным образом за счет безжалостной эксплуатации колоний, хотя и эксплуатацию собственно английского населения я бы не спешил сбрасывать со счетов. Английская промышленность не знала равных, но ее поразительные успехи стоили дорого. Британские пролетарии вкалывали в адовых условиях за нищенские зарплаты, позволявшие еле сводить концы с концами, по 16 часов в день, и ни о каком привычном сегодня для них соцпакете и речи, естественно, не шло. Широко применялся и детский труд, детям, понятно, платили гораздо меньше. Да, флот Ее или Его Величества господствовал на морях, только вот под гордыми вымпелами картина была диаметрально иной, и жизнь рядового матроса мало отличалась от той, что некогда вели гребцы венецианских галер. Слов нет, британские моряки служили по контракту (как правило, приложив смоченный чернилами палец), но сути дела это обстоятельство не меняло. Экипажи сплошь и рядом пополнялись несчастными, которых специальные флотские патрули ловили на улицах портовых городов, чтобы силком притащить на корабль. Жизнь контрактника не стоила ломаного гроша, порой, толком не успев удивиться, он оказывался висящим на рее — наказания были драконовыми, мало-мальское неповиновение каралось смертью. Как я уже упоминал, всеобщее избирательное право пришло в Британию лишь в 1920-х, так что… Недаром известный немецкий историк Манфред Мессершмидт, говоря об английской демократии и гуманности, утверждал, что она определяется «крупнейшей аристократической и военной организацией, какую только знает мир, а именно — Британской империей».[265]Империей, которой, добавлю от себя, заправлял фунт стерлингов и, следовательно, финансовые воротилы.

Конечно, у Англии еще были конкуренты, но им от англичан в XVIII столетии регулярно перепадало, причем с самой зари века. Начало процессу было положено еще в 1702–1713 гг., в ходе так называемой Войны за испанское наследство, которая стала самым настоящим геополитическим межконтинентальным конфликтом, принимая в учет, что боевые действия велись и в Америке, и в Европе. Поводом для начала войны стала смерть испанского короля Карлоса II Околдованного (1661–1700) из династии Габсбургов, правнука того самого Филиппа II, которому британцы времен королевы Елизаветы основательно намылили шею вместе с его Непобедимой армадой. В царствование Карлоса Испания переживала закат, ставший неотвратимым после внезапной смерти сводного брата, чрезвычайно болезненного монарха, доблестного дона Хуана Австрийского,[266]которого историки по традиции зовут Младшим, чтобы не путать с его предшественником, доном Хуаном, победителем турок при Лепанто. Ага, тем самым, что лелеял честолюбивые планы женитьбы на Марии Стюарт и последующего вторжения в Англию. Дон Хуан Младший, такой же королевский бастард, фактически исполнял при Карлосе Околдованном обязанности короля, сражаясь за интересы короны то на море, то на суше, пока его не унесла неизвестная болезнь, столь же смертоносная, что уложила в могилу его знаменитого предшественника! Поскольку последний испанский Габсбург Карлос, скончавшийся чуть позже своего брата-бастарда, так и не оставил наследников, соседи кинулись на его бесхозные владения, как стая волков на старого и больного лося. По завещанию Карлоса трон отошел его внучатому племяннику, герцогу Филиппу Анжуйскому, внуку французского короля Людовика XIV. Англичан это категорически не устроило, как и их союзников, голландцев и австрийцев.