– Нет, – прошептала пораженная Ассоль. – Эйса в детском манеже хранит саксофон!

– Значит, это все-таки был карлик в ползунках, – кивнул я сам себе.

Бабушка Ассоль закрыла лицо ладонями.

– Атила, ты ничего не путаешь? – спросил Кортик.

– Он не путает, – прошептала Ассоль. – У Эйсы ребенок год назад умер. Она избавилась от всех детских вещей, а манеж оставила. Первое время укладывала в него на ночь саксофон. Укутывала его в платок. Поиграет – и запеленает. Я научила ее поджигать замки из карамели. Она перестала пеленать саксофон…

Я не понял, на что намекает Ассоль, но важно не это. Важно, что Кортику стало ее жалко.

– Бабушка, – попросил он с раскаянием в голосе, – а ты не могла бы воспринимать Атилу, как меня?

Ассоль молча покачала головой, не убирая ладони от лица.

– Но почему?

– Я его боюсь. Он хочет меня убить, – прошептала бабушка Соль сквозь пальцы.

Вот уж удивила – ничего не скажешь. На данном этапе моей великой и всепоглощающей любви – а вы уже догадались, что я влюбился в нее до смерти? – даже в мечтах я не доходил дальше ее руки – дотронуться и чуть подержать за пальчик.

– Ты что, не замечаешь? – удивился и Кортик. – Да он влюблен в тебя по уши!

– А я что говорю! – закричала бабушка Соль, открыла лицо и стукнула ладонями по столу.

Кортик от неожиданности подпрыгнул. Я отметил про себя, что бабушка Соль из всех возможных способов развязать конфликт или его уладить почему-то выбирает шлепанье ладонями по поверхности стола.

– Но любить и убить – не одно и то же! – напирал Кортик.

– Ты ничего не понимаешь, – покачала она головой. – Ничего. Как же мне объяснить, что для него – это одно и то же!

В Калининграде – ливень в полдень. Или полдень в ливень? Или полвень в лидень.

Короче, именно в это время и в такую погоду Кортик в гостиничном номере поджигает пламенем из газовой горелки белую воздушную пену. Часа два он эту пену изготавливал под строгим присмотром Ассоль. Сначала были взбиты белки с сахарной пудрой, а потом Кортик добавлял в пену сухое шампанское – по чайной ложке минут сорок.

– Если пена не опадет… – сказала Ассоль.

Она не опала. Двести граммов шампанского вошли в белки, как в родную субстанцию. Оказывается, редкий кондитер может добиться такого результата, да еще с первого раза.

Перемолоть в кофемолке жареный миндаль в муку – дело для подмастерья. Кортик и с этим справился. Добавить эту миндальную муку в пену из белков, сахарной пудры и сухого шампанского – задачка потрудней. Итак, горка пены с миндальной мукой выложена на поднос. Ассоль ставит вокруг этой горки раздвижной экран из тонких металлических пластин. Кортик надевает маску газосварщика. Берет газовую горелку и выпускает на пробу из нее пламя разной длины. Получается.

– С богом! – напутствует его бабушка.

Кортик примеривается, чуть приседает и ровным движением срезает пламенем самую верхушку горки. Потом – на полсантиметра ниже. Запекшиеся кусочки пены отлетают, врезаются в экран и падают на поднос.

Когда от горки осталась половина, Ассоль дала знак, Кортик выключил пламя. Бабушка собрала готовую для торта продукцию – хрустящие кусочки, которые взрываются во рту. Никому не рекомендую повторять подобный фокус в домашних условиях – только в кондитерской «Сладкие губки», что в переулке – с Малой Грузинской – направо, сразу за общежитием консерватории. И только под строгим присмотром Эйсы.

Оказалось, оставшаяся половина пены уже почти непригодна – снизу начала подтекать, да и количество воздуха в ней уменьшается с каждой секундой работы газовой горелки. По ходу дела я выяснил, что больше всего готового продукта получается у Эйсы, она успевает срезать две трети горки за восемь секунд.

Ассоль сложила отдельно хрустящие запекшиеся кусочки разных размеров и форм, и крем, который она приготовила за пару минут – два яичных желтка, тридцать граммов густого сливочного ликера и сто граммов взбитой венчиком сметаны.

Кортик одевался под подробные инструкции.

– Ставишь подставку под торт. Осторожно ссыпаешь горку. Выравниваешь ее. А потом просто выложишь крем сверху на горку. Пока будешь рассказывать, крем стечет равномерно, если…

– Я все запомнил, хватит повторять!

– Ты не должен смотреть ему в лицо, пока рассказываешь, а то собьешься…

Ого! Как она волнуется.

К гостинице был подан… лимузин. Самый настоящий, черный и длинный, как крокодил. За рулем сидел «хороший знакомый» бабушки Соль – «он мне обязан, уже не помню, чем!..». Кортик с большим прямоугольным саквояжем прошествовал в черный лимузин, причем сам он был весь в белом.

Вас наверняка интересует, замазал ли мой друг синяк под правым глазом? Так вот – нет. Не замазал.

Лимузин отвез его в старый город, где сам автомобиль с большим трудом протискивался по улочкам. Кортик потом рассказал, как из-за этого лимузина в одном из переулков случилась большая пробка – лошадь с телегой не смогла подать назад, и три велосипедиста перекрыли движение, глазея на автомобиль.

Когда они подъехали к нужному дому, из нижней его половины – из окон и с балкончиков – появились жители, чтобы в подробностях рассмотреть, как из черного-черного лимузина выходит Кортик – весь в белом, с фиолетово-желтыми подживающими разводами под глазом и с потрепанным саквояжем времен Первой мировой войны. Эта самая половина занимала три нижних этажа дома, ее заселяли поквартирные жильцы, а два верхних и пристройка с башней над отдельным входом принадлежали господину Готланду.

Догадайтесь, куда угодил Кортик, как только вошел в тот самый отдельный вход с башней? Правильно! В лифт. И что он делал, пока тащился вверх? Правильно – напевал. Естественно, «…ах, мой милый Августин!..».

В доме у старика Готланда пахло… корицей. В плане запахов я вполне Кортику доверяю. Корицей так корицей, ему видней после курса обучения в кондитерской «Сладкие губки». Но вот предположение Кортика насчет того, что старик потихоньку кулинарит в своей темной запущенной кухне, мне не очень понравилось. Подумаешь, корица. Может, он ею забивает запах разлагающихся ковров в прихожей.

Итак, Кортик на месте. Моложавый прислужник интересуется, как о нем доложить.

– Икар Ландер – по матери и Кортнев – по отцу, – уверенно заявил Кортик.

Через минуту его провели «в залу». Старик сидел в инвалидном кресле спиной к окну. Шторы были задернуты, зато в комнате был настоящий камин, он горел, и света от него хватило, чтобы Кортик в подробностях рассмотрел сидящего. Поскольку Готланд не произнес ни слова, Кортик – тоже молча – подошел к столу с древней скатертью, свисающей почти до пола, и поставил на него саквояж.

Медленно и сосредоточенно он достал оттуда сначала подставку для торта – плоскую хрустальную вазочку на короткой ножке с основанием в форме восьмигранника. Потом основу торта – запекшиеся кусочки, которые он ссыпал в вазочку.