До тех пор, пока Ратборн не рассказал о покойной жене так открыто и искренне, она не знала, что делать и как себя вести. Теперь же многое прояснилось.

Лорд Безупречность вовсе не был непогрешимым. Женившись, он совершил серьезную жизненную ошибку, которая могла навсегда лишить его возможности обрести счастье.

Сама она ни в коем случае не должна оказаться еще одной, более серьезной ошибкой.

Разумеется, виконт никак не сможет заподозрить принятого решения. Ратборн привык все решать сам. Считал своим долгом распоряжаться, командовать и брать ответственность на собственные плечи. По натуре своей он был в равной степени и рыцарем, и тираном.

Он никогда не позволит ей поступать так, как она считает нужным.

Хозяин гостиницы не заставил себя долго ждать. Как и предсказал Ратборн, он оказался человеком радушным и услужливым.

Да, у него есть комната, которая должна понравиться мистеру и миссис Дэшвуд. Он сейчас же прикажет развести огонь в камине, и гостям будет тепло и уютно. Может быть, леди и джентльмен предпочтут сначала подкрепиться в отдельной столовой?

Батшеба увидела в этом предложении благополучное разрешение собственных затруднений.

– Это было бы прекрасно, – заметила она и взглянула на Ратборна. – Умираю от голода и жажды.

* * *

Бенедикт не предполагал, что пребывание в столовой настолько затянется. Он мечтал как можно быстрее раздеть спутницу и уложить в постель.

Батшеба тем временем развлекала его рассказами о собственном детстве с бесшабашными бродягами-родителями. Поначалу виконт слушал с неподдельным интересом, поскольку ей удалось превратить все многочисленные злоключения в фарс.

Но по мере того как анекдоты текли один за другим, текло и вино. Оно развязало язык и притупило чувство меры, а потому истории из детства становились все мрачнее и мрачнее. Их уже никак нельзя было назвать забавными. Ратборн то и дело замечал, что невольно сжимает кулаки, и приказывал себе успокоиться.

– Просто удивительно, что тебе вообще удалось получить какое-то образование, – заметил он. – Ведь ты нигде не задерживалась на продолжительное время, да и спокойной, мирной жизни, которая так необходима для книг и уроков, тебе не удалось повидать.

Лишь огромным усилием воли ему удалось заставить себя говорить спокойно, хладнокровно. Родители Батшебы вели себя поистине презренно, а детство превратилось в скандал. Даже в сиротском приюте ребенку досталось бы куда больше внимания и заботы.

– Я рано поняла, что в отношении образования – и академического, и морального – не имеет смысла рассчитывать на родителей, – со смехом ответила она. – Так что приходилось искать укромный уголок и забиваться туда с книгой. Я очень рано научилась становиться невидимкой и делала это с непревзойденной ловкостью. Как правило, о моем существовании быстро забывали и оставляли в покое… если, конечно, не возникало необходимости кого-нибудь разжалобить. В таком случае меня тут же извлекали на свет – этакое голубоглазое воплощение невинности – и разыгрывалась трогательная сцена. Ослушаться не представлялось возможности. Неповиновение неизбежно влекло неутешные слезы матери. Отец же не ленился с выражением прочитать монолог короля Лира о дочерней неблагодарности.

Она театрально прижала кулачок ко лбу и страстно продекламировала:

Неблагодарность, демон с черным сердцем!

Ты безобразней чудища морского,

Когда дитя тебя пускает в душу.

Подняла бокал и залпом осушила.

Метод воспитания во многом совпадал с тем, который применяли родители Перегрина. Последние, однако, при всех своих заблуждениях все же искренне старались поступать в интересах сына. Ее же родители, судя по всему, видели лишь свою собственную выгоду, а о существовании иных мотивов даже не подозревали.

Ратборн наполнил опустевший бокал.

– Так вот, оказывается, при каких обстоятельствах ты познакомилась с Шекспиром.

– Мне пришлось изучить творчество гения в целях самозащиты, – усмехнулась Батшеба. – Ведь они выбирали лишь те отрывки, которые могли использовать сами. Я же выбирала то, что подходило мне. Родители постоянно играли, словно всю жизнь проводили на сцене. Ни минуты искренности. Иногда играли роли любящих, нежных папы и мамы, но даже эти образы оказывались всего лишь удачной манипуляцией. Однако гувернантка, к счастью, оставалась вполне реальной. Она и представила мне единственный образец достойного поведения. Ну и, конечно, Джек тоже был реальным. Самым что ни на есть настоящим.

Бенедикту хотелось верить, что Джек Уингейт сумел по достоинству оценить то сокровище, которое преподнесла ему жизнь. Пусть он не смог дать ей богатство, но в его силах оставалось окружить любовью, преданностью, добротой, благодарностью. Ведь подарить подобные радости было так легко.

Не составляло труда ни для кого, кроме старшего сына графа Харгейта. Ему же позволялось лишь уложить Батшебу в постель – да и то после этого следовало побыстрее удалиться и забыть.

Она склонила голову набок, словно что-то обдумывая.

– Наверное, мне не удалось бы в полной мере оценить гувернантку и Джека, если бы предыдущая жизнь оказалась… менее несовершенной.

Она пожала плечами, снова подняла бокал и выпила.

Бенедикт тоже выпил и приказал принести еще бутылку.

Оставайся он безупречным, ни за что не стал бы заказывать так много вина. Конечно, назвать виконта трезвенником можно было лишь с натяжкой, но он очень редко превышал допустимую норму.

Миссис Уингейт, в свою очередь, была создана для превышения допустимой нормы.

А он оказался не настолько свободным от изъянов, насколько следовало.

Чем больше она рассказывала, тем больше ему хотелось слушать. Ведь этот шанс мог оказаться последним.

Впрочем, нельзя утверждать, что единственным мотивом выступал познавательный интерес.

В конце концов, Ратборн был мужчиной. Это означало, что в основе поведения лежали низменные и корыстные импульсы.

Если вино могло заглушить те приступы растерянности и сомнения, которые она испытывала в отношении их близости, то с какой стати ограничивать возлияния? Если оно обладало способностью как можно скорее представить ее в костюме Евы, то почему бы не заказать еще бутылку? И еще одну?

А истории все продолжались, сменяя одна другую. Наконец пришел черед рассказа о гневе и ужасе родителей в тот судьбоносный момент, когда выяснилось, что Джек лишен наследства. Слушая, Бенедикт внезапно почувствовал острую необходимость с силой швырнуть что-нибудь в стену. Вернее, даже не что-нибудь, а кого-нибудь. Конкретнее, отца Батшебы и самого Джека Уингейта.

Однако он решительно сказал себе, что выпито вполне достаточно, тем более что ночь неуклонно продвигалась собственным курсом. Ведь он всего лишь хотел, чтобы Батшеба расслабилась, а вовсе не стремился напоить ее до бессознательного состояния.