Да, чужими руками всегда проще таскать горшки из огня… Я слушал и смотрел на него. Глаза у него скоро налились кровью от пива, на лбу и висках выступили толстые сиреневые прожилки, а сухие длинные пальцы без устали мяли мягкий хлеб. Все-таки жадный он, этот Добруж, думал я, глядя, как он сам разливает пиво по чарам, и слушая, как без устали вспоминает непокорство поличей. Настоящий правитель не должен быть таким жадным, чтобы на собственную скотину спускать свору чужих собак…

Играя словами, как умелый воин оружием, я, помнится, ответил ему, что мечи воинов не учат покорности, мечи поют песню смерти на поле брани. А чтобы загнать скотину в хлев, нужен не меч, а кнут пастуха. Или палка надсмотрщика, если речь идет о рабах. Но я обещал помочь ему. Научить диких чтить повелителя мечами, кнутами или палками, чем доведется…

Я обещал. Поэтому мы погнались за ними. Я опять приказал своим воинам не убивать всех, оставить для князя немного данников. Но они оказались еще вероломнее, чем мы думали!

Ранний рассвет начинался тихим, спокойным, развидневшееся небо казалось высоким и чистым до особой, захватывающей дух прозрачности. Затем Хорс явил миру свой золотой лик, высушил утреннюю росу, согрел Сырую Мать после ночной прохлады.

Потом незаметно все изменилось. С востока наползли чередой лохматые тучи, сплошь обложили небо, закрыли солнце. Пригнавший их гуляка-ветер, Стрибогов родич меньшой, пробежался по макушкам деревьев, прошумел в чащобе, шевельнул ветки, подернул серебряную гладь реки частой рябью. Вокруг сразу потемнело, словно перед грозой, птицы-птахи примолкли и притаились в листве деревьев.

Да, похоже, боги тоже волнуются за детей своих. Сама Илень-река тревожится в ожидании битвы. Ждет хищные ладьи свеев и беспокоится за родичей, что готовятся кровью разбавить ее текучие воды, думал Кутря, стоя на возвышенности, откуда далеко просматривалась водная гладь. Брызнул мелкий, чуть заметный дождь, и водяная пыль быстро намочила лица и щиты, брызгами легла на железо кольчуг и мечей. Потом так же внезапно дождик ушел.

Кутря ждал.

Когда-то вместе с воинами-вендами он так же медленно выжидал время, удобное для нападения, вспоминал Кутря. Теперь казалось, это было давно…

Дозорные, наблюдавшие с вершины Олень-горы за крепостью пришлых, уже прибежали, доложили князю, что свей силой больше сотни воинов погрузились на две самые большие ладьи. На веслах отправились догонять родичей, что ушли вдоль по берегу искать для житья другую, лучшую землю. Услышав их сбивчивое сообщение на два голоса, Кутря только покивал головой.

— Что делать дальше, князь? — спросил Весеня. Запалившись от бега, он блестел ясными глазами и перебирал ногами на месте. Похоже, не терпелось малому опробовать новый меч.

— Как это что? — удивился Кутря. — Дальше следить.

— Может, попробовать из луков их потревожить? — предложил Весеня.

— А зачем?

— Ну…

— Я сказал — следить!

Засаду родичей Кутря расположил в двух пеших переходах от крепости. Удобное место. Берега с обеих сторон крутые, обрывистые, непригодные для быстрой высадки железных ратников. Сразу от берегов начинался лес, где прятались теперь родичи.

Он не сомневался, что свей не дадут им так просто уйти. Да и князь Добруж не захочет остаться без своих данников, это тоже понятно. Если целый род откажется платить ему ежегодную подать, чем будет князь кормить своих бессчетных девок-наложниц, как станет содержать свою великую числом дружину?

Конечно, старые, и малые, и раненные родичи ушли, скот увели и скарб утащили на волокушах. Только далеко ли они уйдут таким ходом, со всем барахлом, если свей погонятся за родичами на быстрых веслах, заранее рассудил князь Кутря. Поэтому мужиков и парней, кто покрепче, Кутря оставил на реке, прикрывать отступ. Но в одну дружину сбивать не стал, рассеял по обоим берегам. Вдоль по руслу он приказал расставить большие луки, что способны стрелой длиною в копье перекрыть широкий Илень с одного края на другой. От больших стрел свеям не спрятаться, как от малых, на середине реки. Тяжелая стрела-копье везде достанет ладью. А самое главное, наконечники больших стрел были обмотаны ветошью, насквозь пропитанной черной кровью земли в смеси с толченой серой. Кутря сам пробовал опускать такой черный огонь в воду — и, диво, даже не гаснет, горит как ни в чем не бывало в воде. Даже, похоже, разгорается еще пуще. Правы оказались волхвы — черный огонь ничем нельзя потушить. Вот что значит кровь Сырой Матери вместе с желчью силача-великана, так и борются, порождая огонь! Будет для свеев нежданный подарок, а для их деревянных коней — горячая сбруя!

Сейчас ратники-родичи заранее жгли костры возле луков, запаливать негасимые стрелы. Пока — малые огни, чтоб не наследить в небе дымами, не предупредить свеев заранее о ловушке. Так что боги правильно послали им дождик и ветер, небесная вода сбивает дымы, а ветер — рассеивает. Боги, по всему видно, на их стороне, они всегда охотнее поддерживают сильных духом. Все так…

Ничего, повоюем еще, успокаивал себя князь. Родичам он приказал, если не удастся затея с черным огнем и свей не успеют сгореть, высадятся на берег плотной дружиной, — открытого боя не принимать. Уходить в леса, рассыпаться между деревьев горохом и путать следы. Сбор — в договоренном месте. Хватит, уже попробовали стенка на стенку ломить. Главное, пусть горят их ладьи, повторял Кутря. Любой ценой, любыми жертвами, но ладьи надо сжечь. От такого горя свей обезумеют, не сразу решатся двинуться дальше или вызвать подмогу из крепости, это наверняка. Сейчас самое важное — выиграть время, дать возможность уходящим родичам отойти подальше…

Вроде все предусмотрел? Как будто все, перебирал он в уме. И ратникам вместе проговорил урок, и отдельно собирал старейшин и бывалых, старших мужиков. Им особо, отдельно повторял снова, чтоб запомнили накрепко… Все равно тревожно, послушают ли, не распалятся ли чрезмерно от боевой горячки, теряя голову? Свей — не оличи и не витичи, их одной удалью не возьмешь. Вот конунгу Рагнару хорошо, вдруг подумал Кутря. Ему не нужно по много раз повторять приказы, свей сызмальства усваивают походный, военный уклад, когда слово старших в бою — закон для всех…

— Тревожишься, князь мой? — спросила Сельга.

— Есть маленько, — честно признался Кутря. — Так ведь не за себя, за других. Свей уж больно яростные и умелые…

— Трудно будет родичам с ними сладить — вот о чем тревожусь, — поспешил оправдаться он, чтоб чего не подумала.

— Когда не за себя, за всех — это еще тяжелее, я понимаю, — мягко сказала она. — Но на то ты теперь и князь, чтоб за других думать.

— Да уж…

Скосив глаза, Кутря глянул на нее сбоку и в очередной раз поразился ее красоте.

Густая волна волос из-под шлема, острые стрелы ресниц, мягкий подбородок прихвачен завязками шлема. На смуглых щеках — румянец волнения. Чтобы удобней шило носить доспехи, Сельга сменила длинную женскую рубаху на мужские порты. Казалась теперь совсем юношей, прекрасным, как сам Полель, сын богини-красавицы Лады, присушивающий друг к другу мужчин и женщин. Это была какая-то новая Сельга. Впрочем, она для него всегда новая, сколько раз ни смотри, остается только дивиться — новая и прекрасная по-другому…