Миленький, — оповещала цидулка, — я пошла спать. Сегодня у младенца пробудился эдипов комплекс. Позвони Теду Геллеру.

В холодильнике его ждал отсыревший обед. Он терпеть не мог холодных, отсыревших обедов, но посиди с ним Мириам, съел бы обед с удовольствием. Он был на взводе, но Мириам при всем ее зверски аналитическом уме не могла его умиротворить. Он любил ее, когда жизнь шла без сучка без задоринки, и она тогда любила его. Но порой Эли ощущал, что профессия затягивает его подобно зыбучим пескам, не дает дохнуть. Слишком часто ему хотелось представлять интересы другой стороны, а представляй он их, ему хотелось бы представлять интересы той стороны, которую он и представлял. Иногда закон не давал ответа, по-видимому, закон не имел никакого отношения к тому, что удручало людей, — вот в чем беда. А раз так, Эли не мог не чувствовать себя глупым и никчемным… Правда, сегодня дело другое: претензии горожан обоснованны. Обоснованны-то они обоснованны, но не вполне, и, если бы Мириам не легла спать, а видела, как Эли расстроен, она бы с места в карьер взялась разъяснять, чем он расстроен, понимать его, прощать, с тем чтобы все вернулось в норму, потому что, когда все приходит в норму, они любят друг друга. Закавыка заключалась в том, что все усилия Мириам не помогали ему разобраться ни в себе, ни в своих трудностях, а только еще больше расстраивали и вдобавок убеждали в ее слабости. И Эли, и Мириам не отличались, как выяснилось, особой силой характера. Эли уже дважды с этим сталкивался, и оба раза выход находил в «нервном срыве» — так это милосердно называли соседи.

Садясь обедать, Эли поставил портфель около тарелки, вынул записки Зурефа и положил их рядом с цидулкой Мириам. Время от времени он перебирал записки — их приносил в город тот, в черной шляпе. Вот первая записка, из-за которой и загорелся сыр-бор:

Всем, кого это касается,

Прошу передать этому джентльмену следующее: ботинки для мальчиков на резиновых подметках и каблуках:

5 пар размера 6с

3 пары размера 5с

3 пары размера 5b

2 пары размера 4а

3 пары размера 4с

4 1 пару размера 7b

5 1 пару размера 7с

Итого: 18 пар ботинок для мальчиков. Джентльмен имеет заранее подписанный чек. Прошу поставить нужную сумму.

Лео Зуреф

Директор Вудентонской ешивы, Н.-Й.

5.8.48.

— Эли, он из тех, что здесь без году неделя, совсем зеленый, — это ему Тед Геллер еще когда говорил. — И хоть бы слово сказал. Сунул записку и стоит, прямо как старики из Бронкса, ну те, что продавали в разнос разную дребедень.

— Ешива! — это Арти Берг ему когда еще говорил — Эли, ешива в Вудентоне. Если б я хотел жить в Браунсвилле[86], я б там и остался.

— Эли, — а это ему Гарри Шоу уже сейчас говорил, — и вдобавок ко всему в особняке старика Паддингтона. Старик перевернулся бы в гробу. Эли, когда я уехал из Нью-Йорка, я думать не думал, что Нью-Йорк потянется за мной.

Записка номер два:

Уважаемый бакалейщик,

Прошу выдать этому джентльмену десять фунтов сахара. Деньги запишите на счет Вудентонской ешивы. Мы откроем у Вас счет, оплачивать будем каждый месяц. Этот джентльмен будет приходить к Вам раз или два в неделю.

Лео Зуреф Директор 5.10.48.

P.S. Имеете ли Вы кошерное мясо?

— Сегодня этот тип прошел мимо моего окна, — это ему Тед Геллер когда еще говорил, — и кивнул мне. Эли, выходит, мы с ним теперь на дружеской ноге?

— Эли, — это ему Арти Берг когда еще говорил, — он явился, в этой самой шляпе, в «Купи здесь» и передал эту свою записку прямо в руки менеджеру.

— Эли, — это снова Гарри Шоу, — смех смехом, а мы и оглянуться не успеем, как сотня, если не больше, сопляков в этих их ермолках будет распевать на Коуч-Хаус-роуд свои ивритские уроки, и тогда тебе будет не до смеха.

— Эли, чем они там занимаются? Мои дети слышали какие-то странные звуки.

— Эли, у нас современная община.

— Эли, мы платим налоги.

— Эли.

— Эли.

— Эли.

Сначала ему зудел в ухо только очередной горожанин; а тут обернулся — в дверях Мириам, живот загораживал ее чуть не целиком.

— Эли, миленький, ну как?

— Он сказал: нет.

— А того, другого, ты видел? — спросила она.

— Он спал под деревом.

— Ты ему разъяснил, как наши к этому относятся?

— Он спал.

— Почему же ты его не разбудил? Эли, такое дело не каждый день поручают.

— Он устал!

— Пожалуйста, не кричи на меня, — сказала Мириам. — Не кричи. Я беременна. Мне уже тяжело носить.

Эли понял, что его сердит вовсе не то, что она сказала, а то, что она еще скажет.

— Доктор говорит: ребенок очень тяжелый.

— Раз так, сядь, чтобы я мог нормально пообедать.

Он понял: а теперь его рассердило, что она не посидела с ним, пока он обедал, хоть он и обрадовался возможности побыть одному. Казалось, за ним хвостом тянется оголенный нерв, а он все наступает и наступает на него. Но вот и Мириам на него наступила.

— Эли, я понимаю, ты расстроен.

— Нет, ты не понимаешь.

Она вышла из кухни. И уже с лестницы крикнула:

— Понимаю, миленький.

Это западня! Он будет выходить из себя, предчувствуя, что она будет его «понимать». Она, видя, как он сердится, в свою очередь будет понимать его еще лучше. Ну а он в свою очередь будет сердиться еще пуще. Зазвонил телефон.

— Алло! — сказал Эли.

— Эли, Тед. Ну?

— Ну, ничего.

— Кто этот Зуреф? Он американец?

— Нет. Перемещенное лицо. Из Германии.

— А дети?

— Тоже перемещенные лица. Он их учит.

— Чему? Какому предмету? — спросил Тед.

— Не знаю.

— Ну а тот в шляпе, ты видел того типа в шляпе?

— Да, он спал.

— Эли, он спит в шляпе?

— Он спит в шляпе.

— Изуверы паршивые, — сказал Тед. — Эли, двадцатый век на дворе. А тут — на тебе — этот тип в шляпе на нашу голову. Не успеем оглянуться, и эти субчики из ешивы разбредутся по городу.

— А там, глядишь, станут увиваться за нашими дочками.

— Мишель и Дебби и смотреть на них не станут.

— В таком случае, Тедди, — буркнул Эли, — тебе не о чем беспокоиться. — И повесил трубку.