трезвой опенке мира в котором живем. Он апеллирует к господам интеллигентам, разрушая их самомнение и самообманы После фильма мне стало легче, как будто сброшен груз давних одиноких размышлений. Я благодарна Кире Муратовой за ее огромный труд и снова восхищаюсь ее искусством. Ее кинематограф безмерно богаче того, что можно выразить в беседе даже с самыми близкими друзьями.

Но…

Картину не приняли. Госкино не принимает. Почему? Смешно сказать. «Изъять нецензурные выражения». Там в последнем эпизоде сидит одна дама в метро и громкими матерными словами рассказывает о своей жизни. Это шокирует. Это и должно шокировать. Тем более — дама красивая, прилично одетая, нацепляет очки. Моя первая реакция — горький смех и зависть: жаль, что не приучена материться, не защищена этим. А Кира Муратова и вовсе не выносит сквернословия. А эта дама защищена, она величественно спокойна и по смыслу картины прекрасно рифмуется с той, что металась в начале картины и бросалась на людей (актриса Ольга Антонова). Она, наверно, тоже не ругалась и потому впала в «неадекватное поведение».

Муратовой предложили заглушить фонограмму. Она категорически это отвергла. Это принципиальный художественный прием. Ее уговаривали: «Кира, это ваш каприз!» «Да, каприз», — ответила она и улетела в Одессу. Все ее «капризы» в кино тщательно выверены и многократно обдуманы. Если она настаивает, то знает, почему и зачем.

Каждый, кто работает в кино, знает, что такое непринятая картина. Началась борьба. Она еще идет Я не буду вдаваться в эстетическую дискуссию — нужен ли именно этот текст в этой сцене. Это право режиссера, авторское право. Тем более что официальный цензор подписал монтажные листы фильма со всеми имеющимися там словами и объяснил присутствовавшим на пресс-конференции в Союзе кинематографистов, что цензура запрещает только три вещи: разглашение военной тайны, открытый призыв к свержению государственного строя и порнографию. А «нецензурных» слов для цензуры нет. Это — дело нашего вкуса, нашей, я бы сказала, эстетической совести.

В том, что эстетическая совесть Муратовой безупречна, ни у кого сомнений нет. Но почему-то всякий раз получалось, будто она бросает вызов обществу. Например, когда сняла свое имя с титров картины, которую ей не дали завершить. Предварительно заявив начальству: «Пусть мне дадут четвертую категорию не заплатят ничего, это ваше дело — оценивать и наказывать, а мое дело — закончить картину как я хочу».

Неслыханная дерзость! Казалось бы, все это в прошлом.

И вот снова конфликт. Довольно, правда, курьезный. Без улыбки, без ухмылки трудно и говорить на эту тему.

Убеждена, что руководители Госкино прекрасно видят нелепость ситуации. Едва ли они выходили с иностранных фильмов, заслышав ругательства. Еще недавно у нас запрещалось на экране показывать курящих и пьющих водку. Якобы — от этого и в жизни… Редакторы, разумеется, понимали, что такой связи между искусством и жизнью нет, но боялись возмущенных писем, невежественного нажима сверху и снизу. «Народ не поймет».

С перестройкой все эти абсурдные запреты полетели к чертям собачьим. Разумеется, снятие многих табу развязало руки не только хорошим режиссерам, но и дурным. Появилось, говорят — я не видела, — много всякой похабщины и спекуляции на запретных темах интимной жизни. Думаю, что все осталось в той же пропорции: дурной вкус свирепствовал у нас и раньше, и без интимных сцен: чего стоят некоторые эстрадные песни! То, что Козинцев называл «самодеятельность каннибалов», неизбежно для нашего общества. Диктатура невежества не могла не сказаться на массовой культуре. Язык насыщался плоским жаргоном, и нечувствительные к языку авторы переносили его в свои сочинения. Но в искусстве всегда важнее не «что?», а «как?». Не может быть запрещенных слов, запрещенных частей тела и вообще никаких табу.

Новый «каприз» Киры Муратовой я понимаю и принимаю хотя бы потому, что он заставляет разобраться в важных вопросах. Мы живем среди матерщины и всеобщего хамства. Я просыпаюсь под трехэтажные залпы, поскольку живу над магазином. Наши подъезды, и лифты, и порушенные церкви исписаны непристойностями. Мы притерпелись. При всех режимах — сталинском, хрущевском, брежневском — на неизменно недосягаемой высоте стояло потребление матерных слов нашим народом. Подключились и интеллигенты, во всяком случае, люмпен-интеллигенты, которых большинство. Хотела бы я знать: а блюстители хорошего тона (сами-то они, конечно, не сквернословят, упаси бог!) когда-нибудь, кого-нибудь, где-нибудь остановили? Лет тридцать назад так боролись с проституцией у вокзалов: провоцировали проституток на мат и сажали на сутки за хулиганство, ибо статьи о проституции не было. Выполнявшие это милиционеры сами, разумеется, сквернословили, но для них это не было криминалом. Им приказали подвести несчастных баб под двести шестую статью, они и не догадывались о безнравственности этой ситуации, они проводили кампанию по борьбе.

Запрещение фильма Муратовой сильно напоминает ту кампанию, отдает тем же лицемерием и ханжеством. В стране, где считалось нравственным писать доносы, очень удобно создавать комиссии по нравственности, ставить галочки и палить из пушки по произведениям искусства, по электрогитарам, по сексуальному просвещению и так далее. Только все это к нравственности никакого отношения не имеет, как и алкоголизм, как и наркомания, как и сквернословие, хоть оно и отвратительно. Безнравственно только доносы писать и читать чужие письма. И не выпускать интересный фильм из страха перед тетей Маней, которая, по словам Ильфа, «все еще верила, что на свете существует неслыханный разврат».

Впрочем, страх перед этой тетей, кухаркой, научившейся управлять государством, у меня тоже есть. Это мой «астенический синдром». А у Киры Муратовой его нет, потому она и сняла замечательную картину.

                                   «Советский экран», № 3, 1990

Третий глаз

Предлагаю сюжет детского сериала «Новые приключения неуловимых».

Папа и Петя пошли в зоопарк. Пока папа покупал пиво, Петя куда-то пропал — как провалился. Мама сказала: «Ищи. Пока не найдешь — домой не пущу!» А сама пошла и купила — не пожалела ползарплаты — детский мини-искатель «Петушок» (корейского производства). Старый, громоздкий «Рекс-18» — для крупных собак — совсем чего-то забарахлил, да и Петька умный стал, цепляла ему мама на самую макушку датчик, так он его либо терял, либо выбрасывал, либо пригнется — под сигналом прошмыгнет Умный ребенок — не в маму пошел.

Глупая мама как ни следила за мужем своим Невидимовым Вадимом, а не заметила, как он на другую работу перешел и служит теперь не в паршивой ментовке, а в самом УПППЖПП (управление полной прозрачности половой жизни публичных политиков). Во как! За особые технические заслуги перед отечеством III степени его туда назначили на большую зарплату. От жены он скрывал не почему-либо,