– А какой диагноз? – вдруг спросил Федя строгим голосом.

Любовь Сергеевна махнула рукой:

– Стеноз и недостаточность митрального клапана. Нарушение ритма, конечно! Старушечье дело такое. Операция нужна, на нее квоты выделены, все по очереди. Наша очередь в следующем году. Ничего, ничего, дотянем.

Василиса засунула в ящик одеяло, накрыла Любовь Сергеевну пледом и немного прибрала на столе.

– Пойдем я тебя провожу, – сказала она Феде. Он ее больше не интересовал.

– Васенька, угости молодого человека обедом. У нас есть полный обед, даже щи сварены!.. Я полежу, отдохну, а ты угости.

– Спасибо, – Федя вытащил из наколенного кармана брезентовых штанов телефон. – Я бы с удовольствием чаю выпил.

Он вышел на кухню, нажал на телефоне кнопку и стал ждать. Он совершенно точно знал, что именно нужно делать.

Телефон неторопливо прогудел.

– Федька, – сказала Василиса из-за его плеча, – можно я не буду угощать тебя чаем? Ну правда, мне не до чая!..

Он обернулся и мельком взглянул на нее.

– Па-ап, – сказал он, как только ответили. – Здорово. Вы как там?

– Мы отлично, – ответил отец. – А вы?

– Па-ап, а что такое стеноз и… эта… недостаточность митрального клапана?

В трубке хмыкнули:

– Болезнь сердца. Как правило, еще сочетается с ишемией и нарушением ритма. Тебе зачем?

– Человеку такой диагноз поставили, здесь, в Нижнем.

– Замена клапана нужна плюс шунтирование. Ну, если диагноз верный. Это сейчас все лечится, причем окончательно и бесповоротно. Даже воспоминаний никаких не остается!

– А ты сможешь посмотреть?

– Конечно.

– Когда?

Отец подумал секунду.

– Завтра после конференции смогу. В девять. Нет, давай минут в двадцать десятого!.. Этот твой человек успеет добраться?

– Успеет, – сказал Федя. – Я ее привезу. Это бабушка одной моей … подруги.

– Очень хорошо, – согласился отец, не дрогнув. – То есть ты сегодня вечером приедешь, да? С бабушкой своей подруги?

– Видимо, да.

– Тогда прямо в центр, я сейчас позвоню в приемный покой. Будь осторожен за рулем.

– Ладно, пап. Чего тут ехать, всего четыреста километров.

– Пусть она будет готова, что мы ее сразу положим и прооперируем. Пусть соберется.

Федя нажал «отбой» и набрал еще один номер.

– Максим Викторович, это я. Слушайте, мне нужна ваша тачка! Я еду в Москву. Сегодня. Завтра вернусь вместе с тачкой! Вопрос жизни и… – он отвернулся от Василисы, которая взяла его за локоть, – и тоже жизни. Я вам потом расскажу. Часа через полтора. Хорошо. Покедос!..

Он сунул трубку в карман и сказал Василисе очень серьезно:

– Я считаю, нужно ехать. Папаша сказал, чтоб мы приезжали прямо сейчас, а когда папаша говорит, значит, нужно сделать, как он говорит.

– А он… кто?!

– Кардиолог, хирург. Доктор медицинских наук и профессор. Он у Лео Антоновича работает, у Бокерии. Сказал, что, видимо, сразу твою бабушку положит. Ну, чтоб мы были готовы и собрались. Надо собираться, Вась.

Он сделал движение, чтобы выйти из кухни.

– Подожди! – крикнула Василиса и вцепилась в его толстовку. – Как положит?! Куда положит?!

– К себе, в Бакулевский центр.

– Федька, что ты говоришь?! У нас… мы квоту ждем, мы не можем!

– Можем, – отрезал Федя Величковский. – Папаша сейчас как раз звонит в приемный покой. Он сказал, что все это лечится… окончательно и бесповоротно. И воспоминаний никаких не остается.

– Федька, куда поедем, как?!

– На машине мы поедем, – объяснил Федя обстоятельно, – на джипе моего шефа Максима Викторовича. Он ждет в театре, чтобы отдать мне документы. Поедем мы в Москву, на улицу Третью Черепковскую, 135. Там твою бабушку положат в палату, видимо, сделают обследование, и отец ее прооперирует. Без обследований никак нельзя, хорошие врачи только своим обследованиям доверяют, посторонним никогда. Они часто с мамашей об этом своим больным говорят.

– Да не станет нас никто обследовать в Москве!

– Отец станет, – заявил Федя твердо.

В эту минуту он невыносимо, горячо, по-детски гордился отцом. Ничего тот не спросил, нисколько не иронизировал, не требовал никаких объяснений! Он даже не думал ни секунды – удобно ему, не удобно, кто этот больной, которого привезет сын! Он сказал: приезжайте. Он сказал: завтра в девять утра, нет, в двадцать минут десятого, я посмотрю человека. Он сказал: мы сразу положим и, видимо, прооперируем.

Вот такие у него родители. Врачи, хирурги. И он, Федор, их сын!

…Может, все же стоило в медицинский идти?..

– Так не бывает, – твердила рядом Василиса. – Ты просто не знаешь! Это очень сложная операция, дорогая!.. И здесь, в Нижнем, свой кардиологический центр, в Москве нас не примут.

– Примут! – громко перебил ее Федя. – Я же тебе говорю, Вась. Папаша примет. Давай чаю выпьем и будем собираться.

Теперь он был очень деловит, собран и отвечал за все – как и его отец.

Василиса поняла, что все будет именно так, как он сказал, и она послушается его, уговорит бабушку, и они на самом деле сейчас поедут на машине в Москву – господи, в Москву! – а там в какую-то больницу, и завтра утром ее бабушку «посмотрит» доктор медицинских наук и профессор, Федин отец.

Глупо говорить – мы не можем, ничего не выйдет. Решение уже принято, и – кто знает?.. – может быть, у них все получится. Василиса знала, что «так не бывает», но от молодости все-таки немного верила, что бывает, а Федор Величковский вообще ни в чем не сомневался.

Он точно знал, что все делает правильно, что только так и бывает!..

Он не знал только, что будущее изменилось – для всех.

Озеров не мог спать, думал о Феде, представлял, как тот едет по ночной трассе с Василисой и ее бабушкой, считал километры и часы, прикидывал погоду – в общем, места себе не находил. Он не ожидал от парня ничего подобного, а может, и ожидал, теперь ему трудно было самому себе ответить на этот вопрос.

Еще он представлял физиономии Фединых родителей, которых никогда не видел, но знал, что это совершенно особенные родители – академики там, профессора и знаменитости, и ему делалось смешно и жалко Федьку. И Василису представлял – Кузину Бетси – на заднем сиденье рядом с бабушкой, которая наверняка совсем уж ничего не понимает!.. И представлял, как джип въезжает в Москву, как сворачивает с кольцевой к огромному, пугающему своей грандиозностью зданию кардиоцентра, как поднимается шлагбаум и машина переваливает накатанный асфальтовый «лежак», спускается к освещенным дверям приемного покоя, и ничего уже нельзя изменить, все решения уже приняты!..