Да и Мотыль знал кое-что об этом странном парне, подмявшем под себя всех местных бомжей и каким-то образом, не попавшим под «опеку» ни к братве, ни к ментам, ни к ненасытным чиновникам. Пацаны поговаривали, будто его греет кто-то крутой из столицы, но точных сведений не было. Еще говорили, будто он то ли экстрасенс, то ли вовсе шаолиньский каратэк из тех, что визжат и мяукают, махая руками и ногами.

Поняв, что Вовчик выдал все полезные сведения, Николай молча встал и не прощаясь пошел домой. Полученная информация заставила его крепко задуматься. Бывший браток готов был терпеть поражение хоть от ОМОНа, хоть от какого любого другого спецназа. В этом даже была некая пацанская романтика – страдать от ментовского беспредела. Но узнать, что тебя как последнего лошару сделал какой-то отмороженный каратэк… Да будь он хоть трижды шаолинец!

– Колян! – вывел из раздумий голос Баламута, который, оказывается, семенил рядом. – Ты это, ну, ежели какое дело будет, меня подтягивай. Лады? Я не подведу, ты ж знаешь.

Услышав последние слова, Мотыль так взглянул на Вовчика, что тот сразу поспешил отстать, крикнув напоследок:

– Ну, я пойду. Ежели чо, я на Болгарском рынке обитаю.

Последующие несколько недель Евсиков изводил себя думами о том позорном поражении. Вспоминая и анализируя подлое нападение каратэка, которого почему-то, теперь уже и сам не понимал почему, принял за десантировавшийся с ночного неба спецназ, он все больше убеждал себя, что тот напал не сверху, а сзади и, скорее всего, ударил Николая чем-то по голове. После чего затолкал бесчувственное тело в заросли ежевики. А полет и падение в эти самые заросли наверняка результат бредового воображения из-за отбитой головы.

Это что же получается, он целый месяц позорно прятался на хате у подруги от какого-то бомжовского главшпанаvii? Да если кто из бывших братков узнает, ему уже придется прятаться от их насмешек. А это трепло Баламут уже заявил, что его, Мотыля, развели как лошару. И наверняка это чмо трепется каждому встречному.

Доводя себя подобными думами, Николай порой даже начинал рычать от бессильной злобы, словно запертый в клетке дикий зверь. Ведь он тогда потерял тепленькое место начальника смены охраны в одном из гипермаркетов, и вот уже четвертый год работал простым охранником по разным стройкам, офисам, клиникам и прочим непрестижным левым конторам.

А ведь получается, что и на Карапета тогда зря наехал. Хорошо еще, что тот не выдвинул предъяву. Хотя, может, просто руки не доходят. Карапет пацан злопамятный, может и через десять лет на косяк указать.

После того, как на совершенно трезвую голову избил попавшуюся под горячую руку очередную сожительницу, Евсиков решил, что душевное спокойствие и самоуважение сможет вернуть лишь отомстив позорному бомжаре.

Разумеется, переть в наглую Мотыль не собирался. Чай года уже не те. Да и по молодости он никогда мозги не отмораживал. Все отмороженные сверстники еще в девяностые легли рядком на Каплинском кладбище, оставшись навеки молодыми в людской памяти и на могильных фотографиях.

Мотыль же собирался умереть старым. При этом стареть не торопился. На склоне пятого десятка лет, Николаю мало кто мог дать больше сороковника. Да и с чего ему было плохо выглядеть-то? С детства ведя спортивный образ жизни, к званиям и славе не рвался, ибо не любил перетруждаться. Физический труд не то чтобы презирал, просто имел на него стойкую аллергию, вызывающую мгновенное нервное расстройство. Никогда не курил и не злоупотреблял алкоголем. Правда за последние лет двадцать ни разу не был в спортзале, но дома регулярно висел на турнике и с прежней легкостью отжимался пятьдесят раз на кулаках с подскоком. А иногда в охотку мог потискать десятикилограммовые гантели.

В общем, здоровье для своих лет Евсиков имел отменное, дорожил им и зазря рисковать этим самым здоровьем не собирался. А потому для начала решил все как следует разузнать про этого шаолиньского бомжа.

Как не претило Мотылю иметь дело с Баламутом, но больше никто владеющий хоть какой-то информацией о каратэке, на ум не приходил. Нашел его, как тот и говорил, на Болгарском рынке в компании таких же забулдыг. Поманил баклана в свой старенький, но надежный «Додж» и велел показывать дорогу к лесному хутору.

– 17 -

Трехлетие Егорки отмечали в узком кругу близких друзей в лесном хуторе.

Сергей Андреевич не смог вырваться из столицы среди недели и обещал обязательно приехать к внуку на выходных. Зато бабушка Лена приехала со своим неизменным яблочным пирогом и пыталась непременно скормить его весь внуку, заодно уговаривая мальчугана называть ее просто Леной, не добавляя ужасного слова «бабушка». Спасли Егорку Тамара и Валера с двухлетней дочуркой Варей, приехавшие ближе к обеду.

Когда, взявшись за руки, ребятишки убежали в детскую, Елена переключила внимание на дочь, бесцеремонно вклинившись в ее беседу с Тамарой.

– Мариночка, когда же вы окрестите Егорку? Ну, нельзя же так – малышу уже три годика, а он все еще некрещеный! Вот и Тамарочка была бы прекрасной крестной мамой. Хоть ты повлияй на нее, Тамарочка, если уж она родную мать не слушает.

– Ой, Елен Пална, – отмахнулась Тамара, – я и без всяких крещений люблю Гошку, как родного. Они ж с моей Варькой будто брат и сестра, А там, глядишь, и зятьком назвать придется. Марин, тебе как моя Варька в невестки, а?

– Ой, ну как же так можно? – всплеснула руками Елена. Вы бы, девчата, хоть разок в церковь сходили, с батюшкой побеседовали.

– А чего к нему ходить? Он сам к нам зачастил – не отвяжешься, – весело сообщила Тамара.

– Опять приходил? – вопросительно взглянула на подругу Марина.

– Ага. Мы чего и приехали так рано – пришлось уйти из офиса, чтобы от этого попа отвязаться.

– Тамарочка, – укоризненно покачала головой Елена. – Не поп, а батюшка.

– Не, Елен Пална, я хоть своего батюшку и не видела никогда, но тут без всякой генетической экспертизы заявляю: это не он. А если б даже и он оказался, то тем более, фиг ему, а не пожертвования!

– Ну как же так можно, девоньки, – снова покачала головой Елена, – Он же не для себя просит, а для церкви. А вам потом все сполна воздастся.

– Когда воздастся-то? – скептически поинтересовалась девушка и повернулась к подруге: – Помнишь, Марин, мы на новоселье к нашей первой бухгалтерше в коттедж на Северный ездили?

– Конечно, помню, – кивнула та. – Она тогда как раз в декретный отпуск ушла.

– Вы с Вороном тогда на такси уехали, а мой Холерик пешком прогуляться захотел. Мол, погодка чудесная, дышится после дождика легко и все такое. Прогулялись, блин! Тротуаров-то нет. Пришлось идти по обочине дороги. А на ней после дождя лужи. И придурки разные носятся на гробах четырехколесных… В общем, к чему я это говорю-то? На днях я снова к Ниночке ездила, подарок от фирмы на годовщину ее девочки отвозила. Специально обратила внимание – как не было пешеходных дорожек, так и нет. Я ж ее спросила, как ты, мол, с коляской-то гуляла? А никак, говорит, по своему двору покатаю, а в выходные муж на микрорайон вывозил, там уже по бульварчикам гуляли. А еще, говорит, ни одного самого захудалого магазинчика рядом нет. Чтобы булку хлеба купить, за три километра на микрорайон отправляться приходится. Зато, обратите внимание, Елен Пална, прямо рядом с Ниночкиным домом церковь построили. И стоянку рядом с ней. Заметьте, тротуаров к ней не проложили. Это для кого, получается, церковь? Вот я про это вашему попу-батюшке и рассказала. А он, мол, это дела мирские, и его не касаются. А я, говорю, в миру живу, и меня именно мирские дела волнуют. Вот когда отойду в мир иной, пусть приходит – пожертвую, если в настроении буду.