В-третьих, Исламское возрождение оказало влияние на турецкую внешнюю политику. Под руководством президента Озала Турция решительно заняла сторону Запада в Войне в Заливе, рассчитывая, что такой шаг ускорит вступление страны в Европейское сообщество. Однако этим надеждам не суждено было сбыться, и колебания НАТО по поводу того, каков должен быть ответ на возможное нападение на Турцию со стороны Ирака во время войны, не прибавили уверенности туркам насчет того, как НАТО ответит на нерусскую угрозу их стране. Турецкие лидеры попытались усилить военные связи с Израилем, что спровоцировало огонь критики со стороны турецких исламистов. Что более важно, в восьмидесятые годы Турция расширила свои контакты с арабскими и другими мусульманскими странами, и в 90-х активно защищала исламские интересы, оказывая значительную помощь боснийским мусульманам, а также Азербайджану. Внешняя политика Турции на Балканах, в Центральной Азии и на Ближнем Востоке стала намного более исламизированной.

На протяжении многих лет Турция отвечала двум из трех минимальных условий для смены цивилизационной идентичности разорванной страной. Элита Турции в преимущественном большинстве поддерживала этот сдвиг, а общество не было против. А вот элита принимающей стороны – западной цивилизации – не желала принимать эту страну. Пока этот вопрос завис в воздухе, исламское возрождение в Турции активизировало антизападные настроения среди общественности и начало подрывать светскую, прозападную ориентацию турецкой элиты. Итак, Турция из-за определенных трудностей пока не может стать полностью европейской страной, ей не удается играть ведущую роль в тюркских бывших советских республиках, а наследие Ататюрка разъедают исламские тенденции – все это, скорее всего, по-прежнему будет определять статус Турции как разорванной страны.

Отражая этот конфликт, лидеры Турции часто описывают свою страну как «мост» между культурами. Турция, как сказала в 1993 году премьер-министр Тансу Чиллер, это и «западная демократия», и «часть Ближнего Востока», и она «соединяет две цивилизации, физически и философски». Отражая эту амбивалентность, в своей стране Чиллер часто старалась быть мусульманкой, но на переговорах с НАТО она утверждала, что «Турция – европейская страна, и это географический и политический факт». Президент Сулейман Демирель также называл Турцию «очень важным мостом в регионе, который простирается от Запада до Востока, то есть от Европы до Китая». Однако мост – это искусственное сооружение, которое объединяет два берега, но не является частью ни одного, ни другого. Когда турецкие лидеры применяют термин «мост» по отношению к своей стране, они эвфемистически подтверждают, что она разорвана.

В отличие от России, Турции и Мексики, Австралия с самого начала была западной страной. В течение всего двадцатого века она была близким союзником сначала Великобритании, затем Соединенных Штатов; в годы холодной войны она была участницей не только западного сообщества, но и американо-британско-канадско-австралийского военного и разведывательного стержня Запада. Однако в начале 1990-х политические лидеры Австралии решили, что хорошо бы их стране оставить Запад, переопределиться, стать азиатским обществом и наладить тесные связи со своими географическими соседями. Австралии, по заявлению ее премьер-министра Поля Китинга, следует перестать быть «филиалом империи», стать республикой и поставить своей целью «слияние» с Азией. Это необходимо, утверждал он, для того чтобы определить идентичность Австралии как независимой страны. «Австралия не может представить себя миру как многокультурную независимую страну. Влиться в Азию, сделать этот шаг и сделать его решительно, поскольку в некоторой степени, по крайней мере согласно своей конституции, Австралия остается искусственно созданной страной». Австралия, утверждает Китинг, в течение долгих лет страдала от «англофилии и оцепенения», и дальнейший союз с Британией будет «подрывать нашу национальную культуру, наше экономическое будущее и нашу судьбу в Азии и Тихоокеанском регионе». Министр иностранных дел Гарет Эванс высказывает схожие суждения.

Поводом для того, чтобы Австралия переопределила себя как азиатскую страну, стала победа мнения, что экономика важнее культуры в определении судьбы наций. Главным толчком послужил динамичный рост восточноазиатских экономик, что, в свою очередь, вызвало резкий рост торговли Австралии с Азией. В 1971 году Восточная и Юго-Восточная Азия принимала 39 % экспорта Австралии и давала 21 % импорта. К 1994 году Восточная и Юго-Восточная Азия поглощала 62 % австралийского экспорта и давала 41 % ее импорта. Для сравнения: в 1991 году лишь 11,8 % австралийского экспорта шло в Европейское сообщество и 10,1 % – в Соединенные Штаты. Это углубление экономических связей с Азией было усилено в умах австралийцев верой в то, что в мире развиваются три основных экономических блока и что место Австралии – в восточноазиатском блоке.

Несмотря на развившиеся экономические связи, увлечение Австралии Азией вряд ли приведет разорванную страну к успешному цивилизационному сдвигу. Во-первых, в середине 1990-х австралийская элита далеко не восторженно воспринимала этот курс. В какой-то мере этот вопрос, активно поддерживаемый лидерами Либеральной партии, встречал непонимание и сопротивление. Лейбористское правительство тоже подверглось огню критики со стороны целого ряда интеллектуалов и журналистов. Среди элиты также не было явного консенсуса относительно азиатского выбора. Во-вторых, и общественное мнение было противоречивым. В период с 1987 по 1993 год доля австралийской общественности, выступающей за отмену монархии, выросла с 21 % до 46 %. Однако в этот момент общественная поддержка начала колебаться и слабеть. Количество сторонников того, чтобы убрать «Юнион Джек» с австралийского флага, упало с 42 % в мае 1992 года до 35 % в августе 1993-го. Как заметил в 1992 году один австралийский высокопоставленный чиновник: «Народу трудно мириться с этим. Когда я время от времени заявляю, что Австралия должна стать частью Азии, я даже посчитать не берусь, сколько гневных писем я получаю».

* * *

Третий и самый важный аспект – это то, что представители элиты азиатских стран еще меньше жаждут принять «заигрывания» Австралии, чем европейские – Турции. Они ясно дают понять, что если Австралия хочет стать частью Азии, она должна стать по-настоящему азиатской, что они считают маловероятным, если не невозможным. «Успех интеграции Австралии в Азии, – заявило одно официальное лицо из Индонезии, – зависит от одной вещи – насколько азиатские государства приветствуют намерения Австралии. Принятие Австралии в Азию зависит от того, насколько хорошо ее правительство и народ понимают азиатскую культуру и общество». Азиаты видят разрыв между австралийской риторикой об Азии и ее пугающе западной реальностью. «Тайцы, – согласно словам одного австралийского дипломата, – воспринимают все настойчивые утверждения Австралии о том, что она – азиатская страна, с “тихой оторопью”». «…В культурном плане Австралия все еще остается европейской страной, – заявил премьер-министр Малайзии Мгатир в 1994 году, – и мы считаем ее европейской, поэтому Австралия не должна стать членом Восточноазиатского экономического совета. Мы, азиаты, менее склонны к неприкрытой критике других стран или вынесению суждений о них. Но Австралия, будучи в культурном отношении европейской, чувствует за собой право говорить другим, что делать, а что нет, что правильно, а что неверно. А это, конечно, неприемлемо для нас всех. Вот мои доводы [против принятия Австралии в ВАЭС]. Дело не в цвете кожи, а в культуре». Короче говоря, азиаты намерены исключить Австралию из своего клуба по той же причине, что и европейцы – Турцию: «они отличаются от нас». Премьер-министр Китинг любил говорить, что собирается изменить Австралию, сделав из нее «из третьего лишнего третьего нужного» в Азии. Это чистый оксиморон: третий все равно остается без пары.