Даже дети носились по двору и вопили от возбуждения. А обе наши матери взялись за Эльгу и стали собирать: умыли, расчесали и заплели косу, одели в новую беленую рубаху, «печальную» синюю поневу и вздевалку. Кроме поневы, все было белым, с тонкой строчкой «дедов» черной нитью.

Стрыиня Домаша причитала, жалуясь на злое чудо-юдо беззаконное, которое пришло за ее любимой дочкой, ясной звездочкой, призывала родимого батюшку, чтобы заступился за милое дитятко…

Было горько и смешно слушать это, зная, что тут, под рукой, у нее четыре десятка дружины, готовой с большим удовольствием отстоять дочь своего вождя хоть от целой стаи медведей.

Я поначалу крутилась рядом, подвывая матерям. Потом, когда Эльгу повели наружу, разрыдалась и бегом кинулась прочь, будто в ужасном горе. Вместе с толпой позади Эльги я выбралась за ворота и тоже увидела его: он уже не сидел, а стоял, в своей шкуре, с посохом, с личиной, оставлявшей на виду только бороду.

– Вот и невеста! Давно поджидаю! – хрипло проревел он, и меня пробрала дрожь от этого голоса. – Ступай за мной! Хорошо мне послужишь – награжу, не послужишь – съем!

Женщины закричали, дети завизжали от страха.

Медведь взял молчаливую, с опущенными глазами невесту за руку и повел к лесу.

Домочадцы смотрели им вслед.

А я бросилась бегом совсем в другую сторону. Мне нужно было добежать до оврага, где скрывалась дружина Мистины; по пути я только и думала, как бы что не задержало нас, и мы успели отыскать медвежье логово до ночи!

По пути молчали.

Князь-Медведь ничего не говорил, дышал как-то очень шумно и порой сотрясался от приступов сильного кашля. Эльга и не знала, что сказать ему, да и желания не имела. Она старалась сохранять спокойствие и верить, что становиться женой медведя ей все же не придется, но чувствовала – в груди словно холодная вода разлита, а сердце непрерывно катилось куда-то вниз.

Уж сколько сказаний и басен она с детства слышала от бабы Гони и от других старших!

В них девушек часто похищали разные обитатели Закрадья: то медведь, то ворон или орел, то Вихрь Вихрович, а то и двенадцатиголовый змей. Девушку всегда спасали: за ней приходил жених, избранный в человеческом роду. Но он шел по три года, изнашивал три пары железных черевьев, съедал три железных каравая и ломал три железных посоха. Эльга не хотела три года жить в медвежьем логове, пока князь Ингвар… или Мистина… или пусть даже Дивислав отыщут ее и выведут снова в люди.

Два раза она попыталась отнять руку, но Князь-Медведь не отпустил, на второй раз даже проворчал что-то угрожающее, и она оставила попытки.

А идти с ним рука об руку было очень неприятно: его ладонь будто переливала в нее какое-то гнетущее темное чувство, от которого душа наполнялась все большей тяжестью и даже становилось тошно.

И ведь это еще самое начало…

И пусть он – не настоящий медведь. Он – старший сын бабы Гони от прежнего Князя-Медведя, значит, Эльге он родной вуй – старший брат матери. Это если по человеческому счету. А брачное соитие между кровными родичами запрещено и проклято уже тысячу лет, с тех пор как люди стали брать жен в чужих родах, а не своем. Оно разрешено и предписано только там, где родовое прошлое длится вечно.

В Закрадье.

Для тех, кому позволено войти туда, приблизиться к богам, а затем вернуться к живым.

Даже у северных богов отца подобное случалось: Фрейя была Фрейру и сестрой, и женой.

Но Эльга не хотела даже на три дня возвращаться в чащобу древних обрядов.

Светлая женщина на камне указала ей иную дорогу…

Но чем дальше они шли, тем яснее Эльга понимала, как трудно будет Ингвару… то есть Мистине здесь ее отыскать. А что, если Уту посадят дома, не позволят уйти?

Как она и ожидала, Князь-Медведь вел ее уже почти знакомой дорогой.

Вот ручей, вот ельник, вот черепа на кольях тына Буры-бабы. Теперь вид этого преддверия Нави не испугал Эльгу, а лишь наполнил еще горшей тоской от мысли о том, что вот-вот за ней закроются ворота Нави, отрезав от прежней жизни.

Медведь постучал, старуха открыла створку.

Как и в прошлый раз, в руках у нее был горшочек киселя, и обоим пришедшим она дала съесть по ложке.

Но после того Эльгу повели не в избу, а в обход нее. Позади, в дальней стороне тына, обнаружилась калитка, о которой рассказывала Ута. Бура-баба открыла ее, и Князь-Медведь вывел Эльгу наружу.

Они миновали сторожу и очутились в Нави.

Здесь начиналось болото: по сторонам были кочки с блестящей между ними водой, а по бокам узкой – лишь на одного – тропы виднелись два старых, оплывших, но еще глубоких рва. На срезе склона серела свежая земля: кто-то не так давно их подновлял. Благодаря рвам двор Буры-бабы превращался в крепость: и в Навь, и обратно можно было попасть только по этой тропе.

Проходя вслед за медведем по тропке между рвами, Эльга глянула вниз. По дну ползла черная змея, и девушка содрогнулась.

Наверное, их там много…

В глаза бросилось что-то белое, похожее на кость, но приглядываться она не стала.

И так уже на сердце тяжелее некуда.

Едва закончились рвы, как с ближайшей сосны глянул на них рогатый череп. Казалось, он смеялся своими длинными зубами, предвкушая добычу.

Эльга опустила глаза и уже не смотрела по сторонам. Она не хотела видеть всех этих ужасов, которыми был полон здешний мертвый мир. Из леса веяло холодом, деревья перешептывались за спиной.

К счастью, слишком углубляться в Навь не пришлось.

Через две сотни шагов показалась изба – побольше той, куда медведь когда-то принес двух маленьких испуганных девочек. Под стенами так же были набросаны кости, но внутри оказалась не только печка, но и лавки, стол, светец над лоханью, укладка и прочая домашняя утварь. Словом, имелось все нужное для того, чтобы обитать здесь годами, а не заходить изредка по особому случаю.

– Ну вот, девка, здесь и жить будем, – сказал Князь-Медведь, заведя Эльгу внутрь. – Толки просо, вари кашу. Как сваришь, позови. А я в лес пойду по дрова. Вот такое дело…

Он взял из-под лавки топор и снова вышел.

Эльга села под оконцем, радуясь, что он больше не держит ее руку. Даже возможность перевести дух уже казалась подарком судьбы.

В избе пахло не плесенью, а дымком: да, это его настоящее обиталище. На широкую лавку, где было набросано тряпье, она старалась не смотреть. Из порванного тюфяка лезет свалявшаяся осока, настилальники из грубого небеленого льна давно не стираны…

И они думают, что ей пристала такая брачная постель?

Она провела здесь совсем чуть-чуть времени, а уже хочется утопиться. А баба Гоня – тогда еще юная девица – прожила в этой берлоге целый год! Едва ли прежний Князь-Медведь был приятнее нынешнего… и он тоже был ей родичем по матери!