— Вам повезло, — сказала мне экскурсовод козельского краеведческого музея. — К нам недавно Медведев приезжал — так к его приезду прибрали даже то, что валялось разломанным и неубранным со времен штурма города Батыем.

И действительно, на Большой Советской улице оштукатурено, выкрашено и вылизано всё, включая кошек и собак. Кажется, что козельчане так и не пришли в себя после приезда президента и потому ходят по улицам медленно, а говорят еще осторожнее. Их можно понять: в последний раз московская власть к ним приезжала никогда. Зато приходил Батый со своими татарами, Литва приходила, потом ее прогоняли московские воеводы, потом Литва возвращалась и не одна, а с Польшей, потом подступали к стенам Козельска Самозванцы (оба два), Болотников со своими разбойниками… или сами козельчане такое учиняли, что ни в сказке сказать, ни вырубить топором. Что не пожгли, то разломали, а что не разломали, то растащили [18] . Поэтому музей в Козельске скромный. Экспонатов едва-едва зала на два хватит. К примеру, в позапрошлом веке на железоделательном заводе козельский купец второй гильдии (первогильдейских в городе никогда не было) наладил производство канализационных люков. Люки были — загляденье. Чистый ампир и модерн, а не люки. На чикагской или парижской выставке эти люки получили то ли малую золотую, то ли большую серебряную медаль. Никто и поверить не мог, что такая красота прикрывает канализацию. Увы, в Козельске ни одного не сохранилось. Говорят, что где-то в Петербурге они еще числятся на службе.

Впрочем, остались глиняные черепки еще времен вятичей, их височные украшения, да забавные ковыруши — крошечные ложечки-амулеты для ковыряния в ушах. Когда не ковырялись, то вешали у пояса.

Чем больше висело ковырушей, тем… не знаю что. Экскурсовод мне не сказал. Может, ушей у этого вятича было больше или слух тоньше. Честно говоря, я и ложечек-то этих не видал. Это все со слов экскурсовода. Сами ложечки как нашли, так сразу в областной калужский музей и увезли. А в Козельске остался осадочек. На память от Батыя осталось Козельску прозвище «Злой город». Его (прозвище, а не город) подобрали местные литераторы и назвали им свой альманах. Умри, Батый, про литературный альманах лучше и не скажешь. Не про козельский, конечно. Про любой.

Козельск несколько раз оказывался на пути Льва Толстого. Именно на перроне козельского железнодорожного вокзала Лев Николаевич дал свой последний автограф какой-то гимназистке. Само собой, в местном музее хранится копия, а оригинал увезли даже не в Калугу, а в Москву. Мало того, в музее Козельска оказался посох графа, подаренный Толстому одним из его почитателей. На посохе вырезан текст романа «Анна Каренина». Лев Николаевич считал, что ему особенно удалась фраза «Все смешалось в доме Облонских», и часто ее потирал рукой, отчего в доме Облонских все понемногу сгладилось и даже стерлось.

В кафе «Уют», что на центральной улице, обслуживает официант Карло со смоляными до плеч кудрями и итальянской или даже арабской внешностью, к которой прилагается сильный украинский акцент. Не знает он, откуда у него такая внешность. Что же до акцента, то он известно откуда — из детского интерната под Ужгородом, в котором Карло вырос. Даже и в имени своем Карло делает ударение на втором слоге. Остаться в Козельске он не хочет. Любит Карло свою Украину. Да и детей у него там целых трое. Вот он и зарабатывает им на жизнь и на велосипед, который попросил младшенький.

С вершины холма, на котором стояла когда-то деревянная козельская крепость, видно, как петляет речка Жиздра, как пасутся овцы и коровы на поле, прозванном Батыевым, как белеют вдали, у леса, стены Оптиной Пустыни, как на одной из монастырских башен замерзший на ледяном ноябрьском ветру архангел трубит и трубит в примерзшую к губам до крови трубу.

Я ехал в Мосальск из Козельска. Дорога (читатель ждет уж рифмы «дураки»; на, вот возьми ее скорей!) была убита временем, машинами, дождями, снегом, солнцем, дураками (вот и вторая рифма в этом предложении), горем и все тем, чем у нас может быть убита самая обычная районная дорога, по которой никогда не промчится ни сверкающий Мерседес большого начальника, ни упитанный Ленд Крузер солидного бизнесмена, ни юркий Форд московского дачника. По обеим сторонам ее тянулись полузаброшенные деревни с полуразрушенными коровниками и полупьяными мужиками, в раздумье стоявшими перед полуразвалившимися тракторами и чесавшими в своих наполовину плешивых затылках. «Словом, виды известные», как писал классик. Иногда попадались мне навстречу древние ржавые «копейки» и «москвичи» с такими же ржавыми и древними седоками, не столько едущие, сколько ползущие по дороге, точно сонные осенние мухи.

Я ехал и представлял себе Мосальск. Судя по тому, что я о нем читал перед поездкой, представлять дворцы, висячие сады, фонтаны и картинные галереи не имело смысла. За восемьсот, без малого, лет истории Мосальск не обзавелся ни первым, ни вторым, а уж про третье с четвертым и говорить не приходится.

Впервые Мосальск упомянут в летописи по случаю неудачной его осады новгородским князем. Вообще русские средневековые порубежные города появляются в летописях либо в связи с их осадой, либо по случаю разграбления татарами или соседями. Мосальск в средние века находился как раз у границы Литвы и Московского княжества. А еще раньше он был в составе Черниговского. И раньше, и позже, и еще позже под стенами этого крошечного городка и на них, и внутри них шла постоянная война. То Мосальск захватывала Москва, то Литва, то Польша, то опять Москва и, наконец, насовсем Москва. Немудрено от этих постоянных смен власти потерять голову. В Смутные времена князья Мосальские разделились на две части — одна воевала на стороне Самозванца, а вторая на стороне Москвы. Что же до простых мосальчан, то они денно и нощно молились о ниспослании им другого глобуса и, как могли, отбивались от первых и от вторых.

После того как Мосальск окончательно был завоеван Москвой, столица поступила по-мужски — перестала им интересоваться. Отвернулась, как говорится, к кремлевской стене и захрапела. Ну, не то чтобы совсем: в город регулярно приезжали новые воеводы и организовывали починку подгнивших деревянных крепостных стен, пайку треснувших пушечных стволов. Как организуют — так сразу и норовят уехать с повышением. К примеру, в семнадцатом веке за девяносто лет сменилось тридцать пять воевод. Промышленность в городе так и не завелась. Мелкая и кустарная, конечно, была: пекли булки, баранки, пряники и выделывали особые бархатистые шнурки для бахромы и вышивания. У графа М. Ф. Орлова в уезде был стекольный завод. На нем делали хрусталь такого качества, что его даже поставляли к царскому двору. Впрочем, и он долго не просуществовал. Небогато жил Мосальск и уезд. Это мягко говоря. В конце позапрошлого века на весь уезд было пять врачей. На две сотни тысяч жителей. (Сейчас с врачами проблему решили: жителей стало в двадцать раз меньше.)

Перед самым семнадцатым годом в Мосальске было шесть улиц и тридцать переулков, целых три гостиницы, семь постоялых дворов и семь чайных, а у пожарной команды имелось четыре бочки и даже ручной насос. И все это на три тысячи жителей. Их и сейчас почти столько же. Не бочек, а жителей. Но гостиница всего одна. Что же до постоялых дворов и чайных, то от них даже осколков чашек не осталось. Зато появился музей, в который я, предварительно договорившись об экскурсии, и ехал.