«Сотовый!» — смекнул я и бросился спасать педагога.

Когда я спрыгнул на насыпь, Родион уже яростно лупил курткой по рельсам.

— Зачем вы мою одежду-то взяли, коллега? — Отобрав у него замызганное до безобразия кожаное изделие, я стал шарить по карманам.

— Почистить хотел! — Родион с опаской наблюдал за моими действиями. — Там пятно было на подкладке!

«Моторола», несмотря на все усилия историка, продолжала еще подавать признаки жизни.

— Слушаю! — рявкнул я, откидывая крышку микрофона.

— Правильно делаешь! — произнес знакомый голос Игоря Владиленовича. — Твоя девка у нас.

И сразу его сменил Маринин:

— Сашка! Ты?!

— Мэри?! — От волнения я выронил трубку и поймал ее на лету. — С тобой все в порядке?!

— Не слушай их! — Голос Марины дрогнул. — Они не посмеют!

В эфир снова вышел Караваев.

— Узнал, любовничек?! — В его интонации прозвучало откровенное злорадство.

— Что вы предлагаете? — Я постарался говорить как можно спокойнее.

Называется это сделать хорошую мину с «фосками» на руках.

— Обмен, — сказал Караваев. — Честную сделку. Тебя на твою маркизу. На размышления даю час, на обмен — сутки. Успеешь завещание написать. Если откажешься, то мы ее…

— Можешь не продолжать, сучий потрох, — перебил я Караваева. — Куда перезвонить?

Записав на пачке «Примы» контактный телефон — запросы мои по мере скитаний становились все скромнее, — я отключился.

— Что такое «сучий потрох»? — заинтересовался Родион.

— Непереводимая игра слов. — Я надел куртку и вернулся в купе.

Надо было что-то срочно придумать. Мое упорное нежелание загибаться, помноженное на подстрекательство мстительного сподручника, вывело Маевского из себя окончательно, и он решился на поступок, оскорбляющий всякую память о брате. Я был уверен, что на такое он не пойдет. А он пошел. По этому поводу, насколько мне помнится, шахматная Королева из «Алисы в Зазеркалье» привела замечательный пример: «А вот еще пример на вычитание, — сказала Черная Королева. — Отними у собаки кость — что останется?» Алиса задумалась: «Кость, конечно, не останется — ведь я ее отняла. И собака тоже не останется — она побежит за мной, чтобы меня укусить… Ну и я, конечно, тоже не останусь!» — «Значит, по-твоему, ничего не останется?» — спросила Черная Королева. «Должно быть, ничего». — «Опять неверно, — сказала Черная Королева. — Останется собачье терпение!» — «Не понимаю…» — «Это очень просто! — воскликнула Черная Королева. — Собака потеряет терпение, верно?..» Верно. Бешеная собака Маевский потерял всякое терпение. Ломаться и чиниться он мне возможности не оставил. «Zugzwang, — заметил бы Митька Вайс, будь он рядом. — Необходимость сделать ход, ведущий к ухудшению позиции либо к материальным потерям». Положение мое и без того было хуже губернаторского, а материальные потери сводились к физическим. Мало того, у меня и на обдумывание ситуации времени было негусто.

— Цейтнот, — пробормотал я, любуясь унылым пейзажем Москва-сортировочная. — Цейтнот и цугцванг. И пакгауз напротив.

Из этой немецкой галиматьи само собой сложилось слово «цейхгауз». На этом моя игра в скрэббл закончилась. Кто предупрежден, тот вооружен. А вооружившись как следует, я мог еще что-то противопоставить зарвавшимся противникам.

Позвонив Руслану, я договорился с ним о немедленной встрече. И только после набрал контактный номер Караваева.

— Ходынское поле, — сообщил я, дождавшись его гнусного «алло». — Старый аэродром. Завтра в девять ноль-ноль.

Собираясь на рандеву, я заглянул к Родиону. Облезлый тощий кот лакал из консервной банки молоко и слушал «Поучение» Владимира Мономаха, читаемое историком по памяти: «Я не полагался на посадников и бирючей, — внушал Родион четвероногому питомцу, — но сам следил за порядком в своем хозяйстве. Я заботился и об устройстве охоты, и о конях, и даже о ловчих птицах, о соколах и ястребах».

Кот был подобран обходчицей Клавдией и наречен Мамаем. Имени своего он удостоился за склонность к ночным набегам на привокзальные помойки. Наставления русского князя Мамай слушал рассеянно. Забота о ястребах волновала его постольку-поскольку. О воробьях он еще мог позаботиться, да и то это потребовало бы от него недюжинной сноровки.

— У вас какие диоптрии, коллега? — отвлек я Родиона от педагогической деятельности.

— Три с плюсом. — Учитель снял очки и осмотрел их, словно убеждаясь в правильности поставленной отметки.

— А запасные есть?

Были и запасные, представлявшие собой точную копию обиходных. Даже смычка между стеклами была так же схвачена пластырем. Родион достал их из чемоданчика, снятого с багажной полки.

Дальнозоркость историка при моей дальновидности могла сослужить мне известную службу. Очки, разумеется, не бог весть какая маскировка, но вкупе с отпущенными усами они годились. Примерив сей прибор дневного видения и убедившись, что он функционирует — во всяком случае, мне в нем кого-то узнать проще, чем кому-то — меня, — я отправился на свидание с Русланом.

Свидание, к нашему обоюдному согласию, было назначено в Сокольниках. Прежде наезживала сюда верхами государева челядь, и в ее окружении сам властелин всея Руси принимал от сокольника на парчовую какую-нибудь рукавицу любимого кречета в клобучке, и начиналась потеха царская. Но нас там, как говорится, не стояло. Зато стояли мы на слякотной многолюдной улице Русаковской, поджидая запаздывающего приятеля: я и мое терпение.

Наконец пожарной масти «Фольксваген», вывалившись из потока машин, вильнул к обочине.

— До Щелково, шеф! — засипел я, распахивая дверцу.

— Исчезни, баклан, — процедил сквозь зубы организованный преступник.

Зря, оказывается, я в бинтах давеча томился.

— А так лучше?! — спросил я, снимая очки, своим уже голосом.

— Значительно, — усмехнулся Руслан. — Ну садись, ошибка резидента, рассказывай, что поганого на свете.

— Прижали меня. — Я устроился рядом и задымил дешевой сигаретой. — Как салагу прижали. Завтра с утра сдаваться пойду.

— Жаль!

— Чего тебе жаль?

— Пол-лимона баксов, — сказал он сухо. — Лучше б я сам тебя сдал, урода.

— Ты глухой?! — разозлился я. — Прижали, говорю! Девчонка у них моя!

— Так! — Он ударил кулаком по рулевому колесу. — Так!.. Так!

— Другое что-нибудь знаешь?! — Я загасил сигарету в полной окурков пепельнице.

— Попали, — выдавил Руслан, играючи желваками. — Попали — надо отвечать.

— Цейхгауз? — спросил я.

— Есть, — отозвался он, подумав. — В Пушкино. Абрек из горячих точек наладил. Там богато.

Абрек, он же грузинской национальности торговец оружием Гоча, снимал, по словам Руслана, в подмосковном городе частный домик. В арсенале у него якобы имелось все, от пластита до «мухи». Знатный был у Гочи арсенал. Это обнадеживало.