– Сергей Иосифович, Вы мне ничего не должны. Это мой Вам подарок, мне будет приятно, если эти часы потом где-то ч т о – т о…

Нигде, ничто, никогда, никому… Потом выяснилось: он выгравировал на часах надпись и подарил, выдав за настоящий антиквариат, хотя часы были обычным ширпотребом.

– Как раз в его стиле мистификация.

– Я помню, он был где-то на Украине, на выборе натуры и привез оттуда брошь. Такая большая брошь была, золотая с драгоценными камнями: в середине – изумруд, а вокруг, я не ювелир, не разбираюсь, но, по его словам, были разбросаны бриллианты. Похвастал: мол, купил всего за пять тысяч рублей у какой-то бабки.

– По тем временам сумма солидная.

– Несомненно, но предполагалось, что брошь должна была стоить гораздо, гораздо больше, если действительно бриллианты и изумруд. И вот – Каннский кинофестиваль (я смотрю трансляцию по телевизору), на сцену выходит Джульетта Мазина, потом возникает Параджанов и цепляет эту брошь Мазине прямо на грудь.

– Какая прелесть!

– Понимаете, Ирина, я же эту вещь, эту брошь в руках держал!..

– Здорово! Вы говорили с Сергеем Иосифовичем об искусстве?

– Мы говорили с ним о разных вещах. И об искусстве, конечно, тоже. Как-то поделился со мной неким, как я тогда считал, секретом понимания художественного объема. Объяснял:

– Не смотри на объект, не воспринимай какой-то предмет в трех измерениях, как плоскость. А представь себе, что этот предмет находится в соединении с еще кучей других предметов. Как бы ты его расположил, чтобы внимание зрителя сразу упало именно на этот объект?

Я по наивности душевной говорю:

– Ну, впереди бы поставил.

Он:

– Двойка! Его нужно расположить так, чтобы остальные предметы его подчеркивали. Не надо вперед выставлять. Впереди поставь другое, то, что приведет взгляд зрителя к этому предмету. И он, этот предмет, станет главным.

– Что-нибудь показал, пример какой-то?

– Нет, он мне просто рассказывал. Я – понял. Потому что сам видел, как он работал. Когда умерла мама Гарика и были похороны… Нет, давайте, пока не будем о печальном. Будем пока о веселом.

В Тбилиси приехал Марчелло Мастроянни. И Параджанов решил принять его у себя дома. Вы были когда-нибудь возле того дома на Коте Месхи?

– Нет, не была.

– Ира-а-а, там настолько улочка узкая, что машине не доехать, будешь вынужден остановиться и где-то полторы улицы пройти пешком. И вот подъехало такси, вышел Марчелло Мастроянни и весь оставшийся путь шел пешком. Шел он, с ним шла переводчица, и шла еще одна женщина – не жена. Поднимается, тяжело дышит, а у меня первая мысль: «Чего это он такой маленький?!» Для меня Мастроянни всегда был худой, высокий, презентабельный итальянец. А тут – маленький, простой…

– Но – выше Параджанова?

– Чуть выше Параджанова. И, естественно, гость изрядно притомился. А мы с Гариком, в ожидании Мастроянни, помогали Параджанову организовывать стол. О, скажу Вам, тот еще процесс! Я и сегодня досконально помню, как Сергей Иосифович священнодействовал, его сервируя. Вот он выставлял тарелки, потом убирал эти тарелки. Потом поставил другие тарелки. Потом поставил бокалы. Отходил, смотрел со стороны. Потом снова переделывал. Он, Ира, «творил художественный образ».

– Художественный образ накрытого стола?

– Он делал «художественный образ». Во всем. В обеде. В работе. В скорби (мы потом с Вами еще вернемся к похоронам). На этот раз образ стола для Мастроянни он выстроил таким образом, чтобы потом, когда уже все рассядутся, мог дать команду: «А теперь – фото!»

– И вылетит птичка…

– Правильный снимок должен был получиться именно с определенной точки комнаты. И получился: огромный, длинный стол, где есть Мастроянни, есть Параджанов, есть переводчица, Гарик, я, девушка Гарика, моя девушка и еще другие люди… И мы все за этим столом сидим. Стол казался необыкновенно большим и длинным, прямо поезд какой-то, а не стол. А на самом деле был совсем невелик, наверное, по размеру чуть-чуть больше этого (показывает на мой круглый стеклянный обеденный стол, где мы с ним трапезничаем, около 130 см в диаметре. – И.Т.).

Теперь про похороны. Умерла мама Гарика, сестра Сергея Иосифовича. Естественно, в доме трагедия, скорбь, слезы… И были похороны. И на похоронах Сергей Иосифович и Гарик разругались вдрызг.

– ?

– Параджанов сделал из этого печального события «картину», верный себе, сотворил «художественный образ». Начал работу над образом еще тогда, когда гроб с телом покойной сестры устанавливали в комнате на столе… Когда же пришло время спускать его со второго этажа вниз, случилось целое представление, включая то, что впереди процессии рассыпались по ступеням деревянной лестницы лепестки цветов. Ноги ступающих по лепесткам скользили, гроб чуть было не грохнули… Гарик, естественно, раздражался: «Зачем ты это все делаешь?!»

На кладбище Сергей Иосифович руководить не перестал и также активно формировал похоронное действо.

– Он режиссировал…

– Он режиссировал. Он выстраивал картину. Для меня это был важный момент, я понял: этому сознанию тоже нужно учиться. И научиться – во всем видеть художественный образ.

– Вы потом пытались руководствоваться этим его принципом?

– Пытался.

– Получалось?

– Не очень. Возможно, это следует развивать в себе постоянно. Я – ленивый. Я даже коллаж пробовал сделать, но ничего не вышло. А у Параджанова выходило легко, как игра. Он – играл. Он играл – и у него все получалось.

– Это была «игра Параджанова» или это был сам Параджанов?

– Думаю, он уже сам стал игрой. Игра для него – естественное поведение, некая форма построения образа, форма выстраивания кадра. Выстраивания красоты, не общепризнанной красоты, а той, которую не видит никто, а вот он, Параджанов, видит.

– Каким он остался в Вашей памяти?

– Осталась такая картинка: образ Боженьки… Такой Боженька с бородой, седой и такой (приглушает звук. – И.Т.) – домашний. Не в костюме с бабочкой, а просто «Домашний Боженька». Широкое лицо, борода его и… он, все время думающий о чем-то своем. В любом разговоре, в любой беседе думал все равно о чем-то своем.

P.S. Вот такие истории. Как раз в духе Параджанова.

Завен Саргсян. Отомстил любовью

В прошлом году пришла горькая весть: в Ереване умер Завен Саргсян, основатель и директор музея Сергея Параджанова, муж моей любимой подруги Неды Далалян и мой очень-очень хороший, замечательный друг. Незадолго до этого я спросила Неду, не даст ли мне Завен интервью для одного хорошего издания, Неда написала: «Завен сильно заболел, это случилось очень неожиданно, но я верю, он выкрутится – у него ведь столько планов! Он каждый день ходит на работу, готовит новую книгу, переиздает книгу «Письма из зоны»… Так что