судьбы. Элита Земноморья, чародеи со Скалы, проходят этапы трудного, прямо-таки масонского посвящения, стремясь к совершенству — это, в частности, выражается в том, что совершенный, идеальный чародей может без труда расшифровать истинное, укрытое имя человека либо вещи и тем самым получить власть над ближним, либо материей. Но Зло — принимающее в книге ипостась геббета — без усилий расшифровывает настоящее имя Геда. Так неужто чародеи отдают науке годы только для того, чтобы суметь сравняться со Злом?

В первом томе трилогии перед нами классическая проблема Добра и Зла, есть также экспедиция — quest — героя. Но quest Геда отличается от обычных походов в Серые Горы. Quest Геда — это аллегория, это вечное прощание и расставание, вечное одиночество. Гед борется за достижение совершенства с самим собой и с самим собою ведет последний, решительный бой, бой символический — он побеждает, объединяясь с элементом Зла, тем самым как бы признавая дуализм человеческой натуры. Он добивается совершенства, признавая, однако, тот факт, что абсолютное совершенство недостижимо. Мы даже сомневаемся в уже достигнутом Гедом совершенстве, и правильно делаем. После «Мага Земноморья» следуют «Гробницы Атуана».

«Гробницы Атуана» ведут нас еще дальше в закоулки психики, ведут напрямую туда, куда желает завести нас автор. Вот атуанский лабиринт, живьем взятый из архетипа, из критской лаборатории Миноса. Как и у лабиринта с Крита, у лабиринта Атуана есть свой минотавр — но это не чудовище в стиле классической sword and sorcery, которое рычит, брызжет слюной, роет землю и обрывает уши, смеясь при этом зловеще. Нет, миссис Ле Гуин достаточно разумна. Минотавр Атуанского лабиринта — это сконцентрированное зло в чистом виде. Зло, уничтожающее психику неполную, несовершенную, не готовую к таким встречам.

В такой лабиринт браво входит Гед, герой, Тезей. И как Тезей, Гед осужден на свою Ариадну. Его Ариадна — Тенар. Ибо Тенар — это то, чего в герое недостает, без чего он — неполный, беспомощный, запутавшийся в символической паутине коридоров, погибающий от жажды. Гед жаждет аллегорически — ведь речь идет не об Н2О, а об аниме — женском элементе, без которого психика несовершенна и незавершённа, бессильна против Зла. Гед, великий Dragonlord, могучий маг, неожиданно превращается в напуганного ребенка — в сокровищнице лабиринта, в напоенной дыханием Зла тьме его спасает прикосновение руки Тенар. Гед следует за своей анимой — ибо должен. Потому что он как раз и нашел утраченную руну Эррет-Акбе. Символ. Грааль. Женщину.

И снова работает архетип — как и Тезей, Гед бросает Ариадну. Теперь Тенар вырастает до могучего символа, до очень современной и очень феминистичной аллегории. Аллегории женственности. Охраняемая клаузулой культовая девственность и первый мужчина, который переворачивает упорядоченный мир. Тенар выводит Геда из лабиринта — для себя, абсолютно так же, как Ариадна поступает с Тезеем. А Гед — как и Тезей — не может этого оценить. У Геда нет времени на женщину, ведь вначале он должен достичь The Farthest Shore[78]. Женская анима ему не нужна. Поэтому он отрекается, хоть и любит тешиться мыслью, что кто-то ждет его, думает о нем и тоскует на острове Гонт. Это тешит его. Как же безобразно по-мужски!

После восемнадцатилетнего перерыва миссис Урсула пишет «Техану» продолжение трилогии, продолжение своей аллегории женственности, на сей раз торжествующей. Миссис Урсула всегда была воинствующей феминисткой. Кто не верит, а таковые имеются, пусть прочитают сборник ее эссе «Язык ночи». Миссис Урсула так и не простила тем издателям, которые в начале ее карьеры требовали, чтобы она подписывалась таинственными «У. К. Ле Гуин». Она никогда не оправдывала Андрэ Нортон и Джулиан Мэй, скрывавшихся под мужскими псевдонимами.

В «Техану», как и следовало ожидать, надломленный и уничтоженный Гед на коленках приползает к своей аниме, а она теперь уже знает, как его удержать, какую роль ему отвести, чтобы стать для него всем, величайшим смыслом и целью жизни, чтобы этот бывший Архимаг и Dragonlord остался с нею до конца дней своих, к тому же повизгивая от упоения словно поросенок. А зазнавшихся чародеев со Скалы ожидает безрадостное будущее — работа в фирме под началом директора-женщины. Охо-хо-хо-хо!

Сыновья амазонок — дочери гигантов

«Техану», как сказано, пришла поздно. За эти восемнадцать лет по полкам книжных магазинов пронеслась лавина феминистической фэнтези. С одной общей всем темой: женщина в мире мужчин. Женщина в мире Конанов, как женщина в мире Фордов, Рокфеллеров и Лекоков. Не хуже них, а, наоборот — лучше. С трудом, в тяжкой борьбе, но лучше. Женщина, героиня Марион Зиммер Брэдли, К. Дж. Черри, Танит Ли, Барбары Хэмбли, Патриции Маккиллип, Джулиан Мэй, Дайаны Паксон, Мерседес Лэки (Lackey), Джейн Йолен, Полы Вольски, Шери Теппер, Дженнифер Робертсон, Сьюзен Декстер, Патриции Кеннели, Фриды Уоррингтон, Джейн Моррис, Маргарет Уэйс, Джудит Тарр и других.

«Дамская» фэнтези — это отражение воинствующего феминизма на переломе шестидесятых — семидесятых годов, борьба женщин за equal rights, которых якобы не хотели дать женщинам мужчины, определяемые в то время как «мужские шовинистические свиньи», сокращенно «MCP» — male shauvinist pigs. Как так? — хором взвизгнули авторши, а вслед за ними и читательница. Как так? Получается, что, кроме ежедневной дискриминации, эти ЭмСиПи еще будут нами помыкать и в Стране Мечты, в Never-Never Land’е? Даже там нет нам от них спасения? Даже там мы не можем от них укрыться?

Да, оказалось, не могут, так как уже раньше в Never-Never Land сбежали «мужские» авторы. Уже пращур Конан неистовствовал в Стране Мечты с мечом и… умолчим, с чем еще. Ибо создатель Конана и его наследники сбежали в мечту… от женщин. Конан с братией были привидевшимися авторам во сне идеалами, олицетворяли их мечту. Они были героями, которых шаловливый Стивен Кинг определил кратко, но так метко, что я вынужден привести цитату в оригинале: «…emphasisthewed barbarians whose extraordinary prowess at fighting is only excelled by their extraordinary prowess as fucking».

Рассказы о таких героях, продолжает Кинг, находят отклик исключительно у импотентных слабаков, неудачников, вагинофобов, трусов и лопухов, которые обожают отождествлять себя с героями семифутового роста, прорубающими себе дорогу сквозь толпы врагов на алебастровых ступенях разрушенной святыни, поддерживая при этом болтающуюся на свободной руке скупо одетую красотку.

Рекорд в этом деле побивает Джон Норман. Из его цикла «Гор» так и хлещут кошмарные и очевидные комплексы и проблемы, с которыми автору следовало бы как можно скорее мчаться к сексологу, пока они не перешли у него в маниакальную стадию.