Днем обглоданный труп доклевали во́роны.

Петр Никанорович Савелов человеком был скромным, внешне не приметным, если не считать длинный и слегка заостренный нос да рыжую плешь, прочно поселившуюся в центре большой головы не совсем правильной формы. В свои тридцать пять он так и не отважился завести семью. По правде говоря, он был так же застенчив по отношению к прекрасному полу, как и любой гимназист-подросток, только его робость выражалась не в потупленно-стыдливом взгляде, а в подчеркнуто официальном тоне и холодной манере общения. Словом, с женщинами в его жизни как-то не заладилось. Но сказать, что Петр Никанорович был безнадежно неисправимым холостяком, тоже было нельзя.

Савелов работал провизором в «Красной аптеке», прозванной так горожанами за выкрашенный в гранатовый цвет фасад. Выдавая лекарства или выписывая сигнатуру, он исподтишка наблюдал за каждой молодой и привлекательной посетительницей и часто спрашивал себя: «А что, если эта дама была бы моей женой?» А дальше он фантазировал о том, скольких бы она ему нарожала детишек и каким уютным был бы у них дом. Но побороть стеснительность и перешагнуть черту, отделяющую глухого затворника от общительного и приветливого человека, ему так и не удавалось, и поэтому он все больше закрывался в своей ракушке-работе, превратившись в ханжу. Но витая в воздушных эмпиреях, он иногда мысленно позволял себе вытворять такое!

Вот так и текла бы тихая река размеренного бытия малозаметного аптекаря, если бы вдруг судьба не дала ему шанс – редкую возможность изменить сложившийся уклад и зажить наконец благополучной жизнью счастливого семьянина. Ведь до этого случая его мечты становились явью только ночью и бесследно исчезали уже под утро вместе со сладкими и разрозненными слепками недавнего сна.

Понедельник начинался как обычно: надлежало проверить невостребованные покупателями лекарства, навести порядок в отчетных книгах по продаже ядовитых веществ и уточнить список новых закупок. Обычная еженедельная рутина.

Открыв шкафчик, он доставал по одному маленькие бутылочки, флаконы и пузырьки, срывал с них корешки с указанием аптеки и фамилии клиента, разбивал залитую сургучом пробку и выливал содержимое в большой таз, чтобы потом выплеснуть во двор. Этот прозрачный флакон был пятым. Еще в руке он почувствовал его необычную тяжесть, и в воду стали плюхаться один за другим крупные и не очень… брильянты, а два из них были немногим меньше вишневой косточки. Пузырек был набит ими до верху. В страхе, что к нему может войти хозяин аптеки, Савелов закрыл дверь кладовой на ключ и, боясь потерять хоть один камень, расстелил в большой миске марлю и перелил в нее содержимое. Брильянты остались на поверхности материи. Аккуратно выбрав пинцетом каждый камешек, он переложил их в суконный мешочек и, завязав, спрятал во внутренний карман сюртука. Сердце выпущенной из рук голубкой вылетало из груди и билось все учащеннее, отдаваясь в ушах спазматическими толчками. Но ржавая заноза беспокойства уже прочно застряла в нем.

«Ну вот, теперь надо сесть и успокоиться», – растерянно подумал провизор, и вместо этого он лихорадочно бросился к уже пустому пузырьку, чтобы прочитать фамилию покупателя, но ярлычка на нем не оказалось. Его не было и среди четырех только что сорванных этикеток. «Чей же он? Ясно, что он пролежал здесь неделю, а может, и две или три, или даже месяц. И совершенно непонятно, как здесь могла оказаться микстура другой аптеки? И почему его не забрали? А что, если о том, что в нем брильянты, вообще никому не известно? Но ведь и я мог не обратить на них внимания и просто вылить содержимое. Конечно! Так, в случае чего, и надобно отвечать. Главное – не подавать виду и вести себя, как будто ничего не произошло. Но все-таки хотелось бы выяснить, кто же все-таки тот покупатель? Ладно. Неделю поработаю, а там скажу, что пришла телеграмма от тетки с Арзамаса, и уеду из этой чертовой Тмутаракани в Москву или Санкт-Петербург и заживу как достойный человек. Жену возьму лет восемнадцати, чтобы во всем слушалась и почитала. А то вот бедного Жиха убили недавно, сорока дней не прошло, а его баба уже с офицериком в открытом ландо по городу колесит! Срам-то какой! Да… А ведь этот Жих ко мне и приходил. Точно. И микстуру оставлял, и обещал зайти… Стоп! Стало быть, это пузырек из его аптеки!» Жар догадки стиснул обручем голову. Провизор бросился к остальным склянкам и стал судорожно перебирать ярлычки, но фамилии «Жих» не нашел и предположение подтвердилось.

Кто-то дернул ручку двери, и послышались голоса сотрудников: «Петр Никанорович, вы здесь? Вас хочет видеть один господин». «Да, да я уже иду», – ответил Савелов, отворяя дверь.

Мужчина с усами, в котелке и с элегантной тросточкой приветливо улыбался.

– Итак, чем могу служить? – надев маску добродушия, первым начал Савелов.

– Скажите, пожалуйста, не вы ли дежурили шестого августа?

– Постойте, сударь, да разве я смогу припомнить? Почитай, месяц прошел…

– Помните, в тот день на проспекте было убийство господина Жиха?

– Да, конечно. Страшное преступление – упаси мя господи! – перекрестился аптекарь.

– Как раз до этого господин Жих заходил в вашу аптеку, не правда ли?

– Вполне возможно, а в чем, собственно, дело и почему вы задаете мне эти вопросы?

– Потому что я представляю интересы семьи покойного господина Жиха. Я присяжный поверенный, и мне доподлинно известно о том, что вы лжете. Предлагаю вам добровольно отдать то, что находилось в том самом пузырьке. Более того, мне достоверно известно точное количество этих предметов, и в случае попытки обмануть меня я смогу это проверить. Чем скорее вы вернете содержимое, тем вам же будет лучше, и вы останетесь целым и невредимым.

– Вы, очевидно, меня с кем-то путаете, уважаемый господин адвокат. И по какому праву вы разговариваете со мной таким тоном? – Провизор дрожал, но был исполнен достоинства.

– Послушай меня, ты, вша захребетная, мне с тобой возиться некогда! Вспорю кишки, и все – поминай, как звали. Скоро мы снова встретимся, и если к тому времени не передумаешь – ты мертвяк! Так что покумекай на досуге, склянка аптекарская!

Незнакомец спешно покинул торговый зал, а Савелов застыл в оцепенении. Так грубо с ним говорили всего несколько раз в жизни, и все эти случаи он хорошо помнил. «А может, стоит отказаться от этих драгоценностей и снова жить тихо-мирно, пусть скромно, но все-таки спокойно». Но казалось, дьявол вселился в него и перечил, доказывая обратное: «Так и будешь существовать земляным червяком, да? Ни бабы нормальной, ни своего дома, ни детей. Некому будет за твоей могилкой присматривать, и через год она порастет бурьяном и затеряется среди сотен таких же безымянных. Другие всю жизнь о такой удаче мечтают, а ты? А может, эти брильянты вообще не принадлежат этому нахалу? И никакого отношения к семье Жиха он не имеет? Что тогда?»

Остаток дня прошел в раздумьях и сомнениях, а тревога, надоедливая, как зубная боль, все никак не хотела угомониться. Холодные и бездушные кристаллы лежали в кармашке у самого сердца и, казалось, согревали его теплом скорых перемен. И он решил рискнуть. От осознания того, что он не отступил и не испугался, Савелов проникся уважением к самому себе, и, возможно, впервые за много лет в нем пробудилось чувство собственного достоинства.